Лейтенант Бертрам

Поначалу Марианна считала, что одиночество во время маневров пойдет ей на пользу. Слишком многое надо было ей обдумать и решить.

Но чем дальше, тем меньше она понимала, куда ей себя девать. Ей вдруг все стало непосильно. Неужто она могла ожидать, что справится со всем в одиночку?

Она чувствовала себя беспомощной, и тревога захлестывала ее. Стены давили на нее, и она бежала из дома, бежала от самой себя.

Часто сразу после завтрака она уходила из дому. Долгими часами гуляла она по лесу, обедала где-нибудь в харчевне и лишь к вечеру, усталая, возвращалась домой.

Обычно она выбирала дорогу, что вела между огородами. Женщины копали ранний картофель. Многоцветьем сверкали астры, кое-где еще цвели гладиолусы, то тут, то там виднелись поздние розы, среди уже высохших кустов смородины и крыжовника на деревянных палках торчали большие блестящие шары из цветного стекла. На улице, в песке, играли чумазые ребятишки.

Марианна останавливалась и смотрела на них, широко раскрыв глаза и улыбаясь глуповатой улыбкой.

У нее теперь тоже будет ребенок, свой ребенок, собственный, несравнимый ни с какими другими. И в эти мгновения она бывала счастлива.

А дальше, за огородами, бабье лето уже распустило над полями свои летучие паутинки. С глухим стуком падали с деревьев каштаны. Стукнувшись оземь, колючая оболочка лопалась, открывая коричневую блестящую кожицу. Марианна смотрела на ворон, которые черными тучами с карканьем летали над землей. С гумен доносилось бесконечное тарахтенье молотилок. «Н-но!» — кричали батраки и, повернув плуг, гнали лошадей в обратную сторону. Лемехи лущили стерню, выворачивали кверху чистую землю. Земля здесь была такой тощей, что казалась серой. И все-таки от нее исходил острый вкусный дух.

Я пуста, как эти поля, в отчаянии думала Марианна, и со страхом спрашивала свое сердце: что делать, как быть?

Между полями и морем лежал лес, темный, тихий и добрый. Здесь Марианна чувствовала себя спокойнее, так, словно входила в дом преданного друга.

Она сорвала ягоду можжевельника и надкусила ее. От горького сока свело рот.

Она изменила Йосту, изменила в самом комически дурацком смысле этого слова. А значило ли это для нее хоть что-нибудь? В данный момент — абсолютно ничего. Но бывают и другие моменты; перед собой она не могла лгать, не могла отрицать, что иногда вспоминает Бертрама, мечтает о нем, и раскаивалась, что окончательно с ним порвала.

Лес расступился, на солнце сверкнула белая полоска пляжа. Длинноногие чайки бегали по берегу и клевали морскую пену.

Почему мне никто не поможет, думала Марианна, почему я так одинока?

Она села на песок, еще теплый в этот час. И сказала себе, что сегодня не пойдет домой, пока не примет какое-то решение, пока не уяснит себе все и не продумает каждый свой предстоящий шаг.

Но чем отчетливее она понимала, что ясности этой ей никогда не обрести, тем крепче держалась за мысль, что все зависит только от нее, от этого ее решения, за которое она так боролась, и, когда она его примет, все пойдет гладко и как бы само собой.

Я скажу ему: видишь, Йост, я всегда хотела ребенка. И дважды я могла бы его иметь, но ты не захотел. Я так плакала тогда. Я слишком тебя любила, я боялась потерять твою любовь и смирялась. Но теперь я не хочу больше ждать. Видишь, Йост, у меня будет ребенок. Моя жизнь пуста, в ней нет ни капли смысла. Так давай же оставим ребенка. В следующий раз может быть уже поздно. Я не могу больше ждать.

Под конец она заговорила уже вслух, твердым голосом, сопровождая свою речь торжественными жестами. Да, конечно, так и будет, ликовала она, так я могу ему сказать. И в ней шевельнулась глубокая нежность к Йосту. А насколько лучше было бы, если б я раньше тебя не слушалась, подумала она.

Им всегда было хорошо вместе, все эти годы. Они ни разу даже всерьез, по-настоящему, не поссорились.

Это оттого, что я всегда ему уступала, подумала Марианна с внезапным чувством протеста и сама удивилась нахлынувшей на нее горечи: он всегда обращался со мной, как с ребенком! Он же совсем меня не знает. Если его спросить, какого цвета у меня глаза, он не сможет ответить, наверняка не сможет.

Я пуста, как поля осенью, опять подумалось ей. На глаза навернулись слезы, и злость вдруг вспыхнула в ней, разгораясь все пуще. Нет, она не предстанет перед ним этакой смиренницей, покорной и молящей. Нет, нет, нет! Она скажет ему с той же злостью, что сейчас бушевала в ней: «Отныне я буду жить своей жизнью. У меня будет ребенок. Не от тебя. Ты мог бы тоже иметь ребенка, но ты не захотел». Она затопала ногами по песку. И вдруг расплакалась, закрыв лицо руками.

Она вернулась в свой одинокий дом и опять была одна, наедине со своей мукой.

Она была одна, в унынии и изумлении. Да, в изумлении тоже. Утром она вылезла из ванны и подошла к зеркалу. Бедра ее были по-прежнему узкими. Грудь — круглой и крепкой. Тело казалось девственно нетронутым. Она рассердилась на эту свою незрелость. Замолотила кулаками по маленькому голому животу.

Ничего, скоро я буду выглядеть по-другому! — с добродушным смешком подумала она.