Лейтенант Шмидт

После грохота выстрелов наступила оглушающая тишина. К расстрелянным нетвердыми шагами приблизилось несколько офицеров и врач. Из окровавленной груди могучего Антоненко вырывались хрипы. В агонии метался Гладков. Ставраки вызвал старшего унтер-офицера Далуда. Тот сделал два выстрела в упор: один в Гладкова, другой в Антоненко.

Крик боли и негодования вырвался из груди потрясенной России. В разных городах вспыхивали демонстрации. Учащиеся прекращали занятия. Панихиды больше походили на политические митинги. В тюрьмах объявлялись голодовки. Газеты по-разному отражали эту великую боль и гнев. Одна газета писала:

«Ужасное свершилось… Сила злобы и мести победила. На кладбище русских упований прибавилась новая могила, в пантеоне русского освобождения — новый мученик.

История русского освобождения — история мученичества! Путь его — крестный путь. Вчера по этому пути сделан новый шаг. Нет меры отчаянию и скорби русского общества. Если только в такой скорби может быть утешение — оно есть. Отдавший делу свободы жизнь свою лейтенант Шмидт послужит ему и своей смертью, венцом мученика, одетым слепыми людьми на его вдохновенную голову.

…Русское освобождение уже имеет свою легенду, и эта легенда, упоительно-красивая и безгранично-печальная, называется лейтенант Шмидт.

…Есть в рядах русского освободительного движения сотни деятелей, поработавших больше Шмидта, но только лейтенанту Шмидту выпало великое счастье «ударить по сердцам с неведомою силой!». Из многих сотен мучеников и жертв русского освобождения он стал символом этого движения, он воплотил его энтузиазм, он имел исключительное счастье сгореть в лучах его поэзии. И мертвый еще больше, чем живой, он вспыхнет яркою легендой великой и страстной эпохи и зажжет новым пламенным энтузиазмом тысячи сердец, которым брошен этот вызов…»

Царские власти ответили привычными мерами. Министр Дурново разослал губернаторам и градоначальникам телеграммы: «Никакие демонстративные панихиды или демонстрации по поводу казни лейтенанта Шмидта ни под каким видом и во что бы то ни стало не должны быть допускаемы». Учащихся исключали из учебных заведений и арестовывали. Церкви и соборы окружали нарядами полиции, чтобы не допускать панихид. Многие газеты были конфискованы. Книжным магазинам запрещалось продавать портреты Шмидта.

Анну Петровну известие о казни застало в Одессе. Вероятно, она сошла бы с ума, если бы инстинкт жизни не подсказал ей в эту минуту: не удалось вырвать из рук палачей брата, забрать хотя бы его тело.

Она снова поехала к командующему войсками Каульбарсу. Ее направили на канонерскую лодку «Терец», которая только что прибыла из Очакова и стояла на одесском рейде. Анна Петровна наняла лодку и подъехала к «Терцу». Наверху у трапа стоял офицер. Узнав, что подъехавшая дама сестра лейтенанта Шмидта, он сбежал вниз и протянул ей руку. Но Анна Петровна не могла дотронуться до его руки и поднялась сама.

Подошла группа офицеров. Они просили выслушать каждого из них в отдельности. Первым в кают-компании появился доктор, который знал семью Шмидтов еще в Бердянске. Поглаживая руку Анны Петровны, заикаясь, он рассказал о последних часах Шмидта. Доктора сменил какой-то офицер. Бледный, с дрожащей челюстью, он долго оглядывался, а потом заговорил быстро-быстро, так что сначала она не могла разобрать ни слова:

— Войдите в мое положение… Меня назначили… Я не мог отказаться…

Это был Михаил Ставраки.

Глотая слова и слезы, он говорил, что знал Петю с двенадцати лет, что они вместе учились, что… Рыдая, Ставраки уверял, будто Петя на него не сердился и, увидев на Березани, даже ласково ответил на поклон.

Анна Петровна слушала его, не понимая, смотрела, не видя. Вскоре она ушла. О теле брата ей ничего не могли здесь сказать. Тогда она направилась на телеграф. Послала телеграмму защитнику Зарудному, спрашивая его, как добиться, чтобы выдали тело. Телеграфистка в окошечке взяла телеграмму, начала было механически подчеркивать и считать слова и вдруг закрыла лицо руками и зарыдала. Несколько раз принималась за подсчет и снова начинала плакать.

Выяснилось, что обращаться нужно все к тому же Чухнину. Чухнин ответил, что «из-за возможной демонстрации» выдать тело не может. Мертвого Шмидта власти боялись не меньше, чем живого.

Около трех тысяч матросов содержалось под стражей в лазаревских казармах. Большинство из них после расправы в Очакове ждало суда. Но царские власти еще не знали, как организовать суд таких неслыханных масштабов. После подавления Кронштадтского восстания, вспыхнувшего недели за три до севастопольского, тоже было арестовано несколько тысяч матросов и солдат.