Лейтенант Шмидт

В эти волнующие минуты встречи останков Шмидта и его товарищей к народу, набиравшему все больше революционных сил, поспешили примазаться люди, ничего общего не имевшие с революцией, более того — ее враги. На почетном месте стоял, поигрывая золоченым кортиком, командующий Черноморским флотом адмирал Колчак. Где-то в толпе мелькнул офицер колчаковского штаба Ставраки. Увидев приехавшего из Петербурга сына Шмидта, Евгения, он деловито свернул в сторону.

Останки четырех революционеров были похоронены в склепе Владимирского собора с высшими гражданскими и церковными почестями.

Возвращались с каторги оставшиеся в живых очаковцы. Вернулся Василий Карнаухов, нажив в тюрьме туберкулез. Царские тюремщики отбили ему легкие мешками с песком. Бывшего подшкипера крейсера «Очаков» и ученика Шмидта избрали почетным моряком Черноморского флота.

Но девятый вал революции еще только надвигался. В октябрьские дни 1917 года возле штаба революции в Петрограде, у Смольного, где находился Ленин, появился броневик, на котором крупными неровными буквами было написано: «Лейтенант Шмидт». Имя Шмидта, образ Шмидта, сердце Шмидта, горевшее любовью к свободе и трудовому люду, как знамя, подняли борцы, ринувшиеся в атаку за новую жизнь.

Над Крымом, как и над всей страной, закружились вихри гражданской войны. Золоченый кортик адмирала Колчака был брошен на дно Черного моря. А сам Колчак, «правитель омский», был схвачен в Сибири и расстрелян.

После окончательной победы революций пришло время выполнить последнюю волю лейтенанта Шмидта. Останки четырех героев перенесли на Коммунистическую площадку — на кладбище, где похоронены лучшие люди Севастополя. Гробы Шмидта и его товарищей несли молодые матросы-комсомольцы, несли, чувствуя великую ответственность и гордясь тем, что на долю им выпало продолжать дело героических отцов. Памятник поставили простой и величественный, с корабельным якорем, такой, как просил Шмидт.

Когда очаковцам был вынесен смертный приговор, Зинаида Ивановна уехала, в последний раз попрощавшись со Шмидтом. Она уехала не в Испанию, как советовал в прощальном письме Петр Петрович («там рассеешься»). Да и где укроешься от тупой боли, которая леденит мозг, сушит сердце? Потом она не могла вспомнить, как оказалась на очаковском вокзале, кто купил ей билет, когда она приехала в Киев. Туман, туман… в котором сиял только светлый взгляд, умный и доброжелательный.

— Прощай, Зинаида…

Не хватало сил подумать, взвесить, что произошло с ней всего за полгода со дня короткой встречи в поезде до этого выстрела в Березани, который пронзил сердце всей России. Казалось, прошло не полгода, а жизнь, вечность…

Но время затягивает все раны. Немеркнущий образ Шмидта все глубже уходил в историю, становился легендой.

Через одиннадцать лет Зинаида Ивановна вышла замуж за киевского профессора.

Теперь, когда я пишу эти строки, Зинаида Ивановна, все еще энергичная женщина почтенного возраста, живет в Москве. Она персональный пенсионер. На столе в ее комнате стоит небольшая фотография П. Шмидта с его личной надписью-посвящением. Шмидт смотрит прямо и пристально. И кажется, взгляд этот устремлен в глубину веков.

В 1917 году вспомнили и о злополучном лейтенанте Карказе, издевавшемся над Шмидтом на «Ростиславе». Оказалось, что за каких-нибудь десять лет после подавления Севастопольского восстания Карказ дослужился до чина генерал-майора и продолжает свою доблестную карьеру. Солдаты и матросы написали об этом в Севастопольский Совет депутатов, требуя отдать мерзавца под суд. Но пока не победила Октябрьская революция, а в трибуналах заседали эсеры, дело застыло на мертвой точке.

Наконец трибунал приговорил Карказа к десяти годам тюремного заключения. Под давлением матросов, возмущенных мягкостью приговора, Севастопольский Совет вынес постановление о пересмотре дела. Но события опередили судебную процедуру. Весною 1918 года на Севастополь начали наступление немцы. Оставляя Севастополь, революционные матросы, чтобы не пускать акулу в море, расстреляли Карказа.

А в середине 1922 года в Батуме арестовали невзрачного старичка в потрепанной шинели и с крупным носом фиолетового оттенка, свидетельствовавшего о неумеренном потреблении спиртного. Арестованный заведовал батумскими маяками, для освещения коих в значительных количествах выписывал спирт. Но маяки освещались плохо, а спирта шло много, хотя никаких записей об этом в отчетных книгах не было. Опустившегося старичка звали Михаилом Ставраки. Как? Не тот ли самый?