Лекарство

Дядя вернулся только под вечер. Весь поникший, бледный, он еле держался на ногах и, усадив Кирилла поближе к себе, осмотрелся вокруг и рассказал о случившемся неживым, далеким голосом, изредка делая паузу, так как дыхание в горле перехватывало. Дядя долго и подробно описывал страшную дорожную аварию, о том, что нашли неподалеку машину, range rover, подрезавший легкую audi родителей, отчего та вылетела на повороте с обочины и, перевернувшись несколько раз, врезалась в здоровенный дуб. Мальчик ничего не улавливал из рассказа дяди, еле слышал, как дядя Витя рассказывал, что папу раздели почти всего, так что он достал из багажника старый, потрепанный спортивный костюм, и в нем заявился в бар, с синяками, страшными порезами на руках и лице, в кровоподтеках, с ходу выпил бутылку виски, после чего стал сметать всё с барной стойки, круша и ломая, избил бармена и подвернувшегося посетителя, пока двое охранников не скрутили и не связали его. Кирилл ничего в эту минуту не слышал. Только потом этот рассказ во всех мельчайших подробностях вырисовался в его понимании и сложился в картинку.

Теперь же только одно предложение гудело в его голове, и, как гвоздь, забивалось молотком всеми остальными словами и рассказом. Забивалось до боли, до ноющей сверлящей боли в сердце. То предложение, которое дядя Витя сказал сразу, как только вошел, то главное, что тут же вырвалось с языка наружу: «Кирилл, твоей мамы больше нет».

Глава 7. Новая жизнь.

Время, этот могучий растворитель всех острых человеческих желаний и страстей, переживаний и душевных мук, растворяет старое, прошедшее, как морская волна размывает постепенно детский замок на песке, пылинку за пылинкой стирая его, пока не расчистит всю местность, готовя ее к дальнейшей жизни, оставляя минувшее лишь в облике воспоминаний, более ярких, либо же более тусклых, когда все происшествия и события уходят куда-то вглубь, а на поверхности остаются только остатки наиболее значимых, наиболее острых деталей. Так и у Кирилла постепенно ушла боль, и из множества всех воспоминаний чаще всего он любил представлять, как видит маму мирно спящей на старом родительском диванчике; неподалеку от кровати разбросаны его детские игрушки – тогда, будучи совсем маленьким, он больше всего любил играть в комнате матери, наблюдая то одним, то другим глазом, как она крутится по хозяйству, перестирывает его измазюканные футболки, штопает порванные на коленках штаны. А потом, утомленная целым днем стирки, уборки и готовки, приляжет тихонько на край дивана, чуть прикроет глаза с шелковистыми ресничками, и тихонько задремлет. Ее длинные волосы развеваются, ниспадают за край дивана, и он, крадучись, подползает к ней, одной рукой сжимая грузовичок с веревкой. Кузов того то и дело стучит то по мягкому ковру, то о кабину грузовика, но мама не просыпается. И тогда Кирилл садится на пол, рядом с краем дивана, и гладит, перебирает мамины волосы. Их запах его укутывает, успокаивает, и вот грузовичок валяется рядом, а Кирилл забирается на диван и ложится, засыпая рядом с теплой мамой.

Кирилл улыбался от этих наплывающих воспоминаний, глядел на Наташу, девочку, бывшую некогда его одноклассницей, а теперь ставшую его женой и одновременно матерью; глядел он и на своего малыша – сына двух лет, отчего тот в ответ улыбался, а Наташа звонко, как птичка по весне, смеялась.

Они жили в трехкомнатной квартире, которая принадлежала дяде, уже десять лет. Так получилось, что дядя забрал Кирилла к себе сразу после той страшной аварии. Отец какое-то время проходил осмотр у психотерапевта. Ум его находился в полном порядке: стали возникать более дельные мысли, как улучшить препарат, он их быстро записывал и торопил Заваева поскорее перевезти всю лабораторию. А вот с чувствами врачи констатировали почти их полное отсутствие: кроме всепоглощающего дела жизни, остальное, казалось, его вовсе не касалось и не интересовало. И после того, как Кирилл несколько дней пролежал с высокой температурой, а Григорий Филиппович не появлялся дома, ставя всё новые опыты, дядя Витя забрал мальчика к себе, отпоил горячим лимонным чаем, поставил компресс и на все просьбы Кирилла дать хотя бы одну чудо-таблеточку твердо и бесповоротно отрезал. Так Кирилл поселился у него.