Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

Даже по тем временам дело выглядело раздутым. Из 74 арестованных к суду смогли привлечь только пятнадцать человек. Пятерых из них повесили.

Громкую историческую известность «Террористическая фракция» получила из-за того, что одним из казненных участников этого «контролируемого заговора» был симбирский уроженец студент Александр Ульянов.

Александр Ульянов держался на суде мужественно, пытался взять основную вину на себя: «Если в одном из прежних показаний я выразился, что я не был инициатором и организатором этого дела, то только потому, что в этом деле не было определенного инициатора и руководителя; но мне, одному из первых, принадлежит мысль образовать террористическую группу, и я принимал самое деятельное участие в ее организации». Сначала он отказывался подавать прошение о помиловании, потом уступил просьбам матери и все-таки подал: «Во имя моей матери и малолетних братьев и сестер, которые, не имея отца, находят в ней свою единственную опору, я решаюсь просить ваше величество…». Но его величество прошение отверг, и Александра повесили вместе с остальными.

Один из его «малолетних братьев», семнадцатилетний Владимир скажет: «Мы пойдем другим путем» – и пойдет (путем не индивидуального терроризма, а массового террора).

За исключением одиночных инцидентов вроде вышеописанных, политическая ситуация была до мертвенности стабильной. На поверхности не происходило ничего, да при таком режиме и не могло происходить. Но внутри общества шло брожение. Карательные меры, нередко чрезмерные, подчас иррациональные, порождали чувство протеста, настраивали даже умеренную, но чуткую к несправедливости часть общества против правительства. В отличие от времен, когда власть пыталась расколоть оппозицию на «вменяемую» и «невменяемую», теперь идейными противниками существующего строя стали и либеральные круги. Высказываться в поддержку власти делается зазорно для репутации. «Трудами самого правительства было совершено на первый взгляд невозможное: сложился союз представителей всех слоев общественного мнения», – пишет Р. Пайпс. В интеллигентской среде подобные настроения в основном ограничивались ворчанием и мелким фрондерством – плата за любой активизм могла оказаться слишком высокой. Но с каждым годом количественно увеличивался новый класс, которому, по формулировке Маркса и Энгельса, было нечего терять кроме своих цепей.

Восьмидесятые и девяностые годы стали временем, когда начали политизироваться российские рабочие.

Виновато в этом было опять-таки государство. Студенты, лишенные возможности создавать легальные клубы и объединения, были вынуждены делать это подпольно, что неминуемо приводило к радикализации. То же явление наблюдалось и у мастеровых. Они не имели права добиваться лучших экономических условий законным образом, с помощью профсоюзов – и стали пробовать иные способы борьбы.

Промышленному пролетариату во всех странах жилось несладко, но в России к нищенской оплате труда прибавлялось полное бесправие. Заводчики и фабриканты часто обходились с рабочими, как с крепостными. Это по большей части и были вчерашние крепостные, но, оторванные от земли, патриархальной семьи, крестьянской общины, они ощущали и вели себя иначе. Чем меньше человек связан, тем он свободней – в этом «Коммунистический манифест» был совершенно прав.

Первые рабочие волнения начались еще в шестидесятые годы. В семидесятые они иногда достигали довольно значительных размеров. Например, в 1872 году в неполитической стачке на Кренгольмской мануфактуре участвовало пятьсот человек.

В восьмидесятые годы рабочие беспорядки становятся обычным явлением. За десятилетие их произошло около ста семидесяти. Причиной обычно становилось понижение зарплаты или штрафование, то есть никаких политических требований еще не выдвигалось. Власти как правило реагировали на частный конфликт между работодателями и наемными работниками как на бунт: нагайками, штыками, арестами и ссылками.