Лекарство от любви (СИ)

Затем он вернулся в город и бродил по нему практически целый день — как Кай уже мог убедиться во время своего побега, несмотря на невеликий диаметр внешних стен, Кербельсбург с его многочисленными кривыми улочками и переулками внутри напоминал свернутый рулон, так что, если никуда не спешить и заглядывать в каждый закоулок, обходить его изнутри можно было долго. При свете солнца Бенедикт уже без всякого дискомфорта заходил и в дома — больше из любопытства, нежели ради еды и отдыха. На трупы он, к счастью, больше нигде не наткнулся, но повсюду находил следы обычной жизни, прервавшейся самым внезапным образом: недоеденная пища на тарелках (теперь уже, конечно, превратившаяся в пиршество для мух и тараканов), недоигранные картежные или шахматные партии, раскрытые на середине книги, разбросанные детские игрушки… Каю представилось, как много столетий спустя какие-нибудь исследователи древностей раскопают этот город и будут гадать, что же заставило жителей покинуть свои дома столь внезапно, если нет никаких следов ни войны, ни пожара, ни иного бедствия… И им, конечно, не придет в голову, что таким бедствием была любовь.

С голодными собаками он так нигде и не столкнулся — ни в домах, ни на улицах. Похоже, Изольда об этом подумала и как-то решила эту проблему. В той толпе, которую Кай встретил в горах, он не заметил никаких животных. Неужели Изольда велела жителям убить всех своих питомцев, как неподконтрольных ее магии и способных представлять опасность?

На следующий день Кай наведался в тюрьму. Ему пришла в голову мысль, что там до сих пор могут оставаться страдающие от жажды и голода заключенные. Кай не был уверен, что с ними делать — выпускать их он не собирался, но и смерти они, скорее всего, не заслуживали — вряд ли в этом маленьком провинциальном городке водились завзятые душегубы. Пожалуй, он даст им воду — в те камеры, где это можно сделать, не входя внутрь — а дальше пусть решает Изольда, когда вернется. В конце концов, в ее распоряжении теперь тюремщики, знающие степень вины каждого из сидельцев…

Но Изольда, как выяснилось, уже решила: двери всех камер были отперты точно так же, как и остальные двери в этом городе. Выходит, она забрала в свое царство любви и преступников… уж наверное, не из милосердия, а рассчитывая, что они будут ей столь же послушными рабами, как и все прочие.

Если, конечно, их не столкнули в пропасть где-нибудь по пути.

У Кая была и еще одна причина вновь посетить тюремную башню — по иронии судьбы (а точнее — властей и строителей города), это было самое высокое здание в Кербельсбурге, откуда, по идее, должен был открываться самый хороший вид на город и окрестности. То есть формально ратуша была выше — но лишь за счет высоты десятиярдового шпиля, а самым высоким местом, куда можно было реально подняться, был верхний этаж тюрьмы. Увы, но вид оттуда открывался лишь через зарешеченные окна камер, а выхода на верхнюю площадку башни, на который надеялся Кай, не оказалось — если таковой и был во времена ее постройки, то его давно замуровали. Достойный образ карьеры в Империи, подумал Кай. Ты поднимаешься с этажа на этаж, но все равно остаешься в тюрьме. Пока не упираешься в потолок, наглухо замурованный магами… И то, что они не пускают никого выше — это еще полбеды. Главная беда в том, что они не желают подниматься выше и сами…

Мостовые пустого города успели уже наскучить Каю, и он отправился путешествовать по крышам. Вечер второго дня он встретил на крыше ратуши, самой высокой из всех, куда выбрался через слуховое окно, и сидел теперь в обнимку с каменной химерой, упираясь сапогами в край карниза; под его ногами в добрых сорока ярдах внизу лежала главная городская площадь. Позади и выше него вздымался огромный шпиль, чья длинная закатная тень тянулась по крышам до самой городской стены, медленно двигаясь, как гигантская стрелка часов. Кай смотрел на безжизненный город и желто-зеленые луга вокруг, разрезанные узкой лентой пустой дороги, убегающей к горизонту — и в его голове складывались строки, описывающие иной пейзаж, но то же настроение:

Здесь громоздятся скальные твердыни
              Под облака,
А подо льдом в заснеженной долине
              Течет река.

Мир мертв, но стал по-своему красивым,

              Утратив цвет.
И только в старом замке над обрывом
              Мерцает свет.

Снег скрадывает угловатость линий

              И резкость дней.
На стенах замка серебрится иней
              Промеж камней…

— Привет, Кай, — услышал он за спиной.

Он резко обернулся. Изольда, все в том же черном наряде для верховой езды, стояла на крутом скате крыши — или, можно сказать, полулежала, опираясь спиной на дымовую трубу и уперев под углом длинные ноги в сапогах в кровельное железо. Кай не мог не отметить, насколько изящно смотрится ее фигура — с левой, разумеется, стороны — на фоне прозрачного вечернего неба.