Лёха

— Прямо хоть на Сорочинскую ярмарку поезжай, хоть лавочку открывай — заявил почему-то довольный артиллерист, который с удовольствием копался в разложенной массе вещичек. Бурят тоже выглядел довольным. Ну да, мародерка — это святое — вспомнил Лёха базовый принцип большинства компьютерных игр. Но тут он был не вполне прав, потому как поблизости не было ни одного торговца, а вот каждая из вещичек могла в нищем лесном быту оказаться очень и очень полезной. Очевидно, немцы хорошо разбирались с тем, что надо таскать с собой и все, что было на плащ-палатке, оказывалось нужным в походной жизни. Особенно почему-то обоих спутников порадовали компас, мыло, фонарик, спички и бритва. А так там были и булавки и какие-то инструменты и ложки-вилки, как та, что у Жанаева оказалась и ножницы, и неожиданный маникюрный набор и баночки с чем-то и даже лакированное деревянное яйцо.

— Гляди — ка, безопаска! И лезвия есть свежие — обрадованно сказал Середа.

— Э, ты что, бриться натеял? — всерьез удивился менеджер.

Красноармейцы уставились на него с недоумением.

— А ты что, не будешь? — поднял брови домиком артиллерист.

— Дык и немцы были небритые, я специально глянул, да и на мордасах у меня шерсти совсем мало, да и не хочется фрицевским бриться. Он, может, больной, какой был! — начал отбрехиваться потомок.

— Небритый красноармеец — позор части! Не может красноармеец ходить небритым! — веско и уверенно заявил Середа.

— Так мы жеж как немцы идем — напомнил Лёха, глядевший на все эти приготовления к бритью с явным недоверием.

— Но, по сути, мы все же красноармейцы, а?

— Ты сам говорил, что для исполнения роли надо в нее вжиться, а тут толкуешь, что мы красноармейцы. И как мне после такого прикладом по башке крестьянам стучать?

— Ты будешь бриться или как?

— Не буду!

— Тогда я сам тебя поброю.

— Я не дамся!

— Жанаев подержит. Актер, как и красноармеец должен быть бритым. Жанаев, подержишь?

Тот кивнул, улыбаясь.

— Ладно, черт с вами, брей, если уж приспичило. Зануда! — сказал обреченно Лёха.

— Морду подставляй и щеки надуй, а то с пальцем брить придется — не вдаваясь в дискуссии, заявил артиллерист. Он уже успел намочить волосатый помазок, взбить пену на куске мыла и теперь с видом вдохновенного скульптора, собиравшегося сделать первый удар долотом по глыбе мрамора, оглядывал физиономию Лёхи.

Потомок понял, что не переспорит, потому обреченно смочил лицо водой из фляги и только успев спросить про «с пальцем», подставил физиономию.

Намыливая вонючей пеной Лехину щетину, Середа с видом заправского парикмахера вел светскую болтовню, поясняя, что для старых, морщинистых харь, чтобы пробрить все складки давали за доплату соленый огурец и, катая его во рту клиент, таким образом, давал возможность пробрить все как надо. А если у клиента денег мало или скуп попадался — тогда цырюльник своим пальцем в рот влезал и изнутри щеки растягивал. Щетина хрустела под бритвой, было больновато, но терпимо. Лицо у Лёхи было пока без морщин и палец в рот ему Середа совать не стал.

— Ну, теперь давай я тебя — мстительно заявил Лёха.

— Вот те кукиш с маслом, чтоб я тебе свое личико доверил — рассмеялся артиллерист.

— Так ты же не видишь где не побрито — начал, было, потомок, но артиллерист ехидно показал ему зеркальце плешивого франта и попросив Жанаева подержать довольно ловко действуя одной рукой побрился. Бурят тоже использовал возможность, хотя у него растительности было еще меньше, чем у Лёхи. Умылись, действительно как-то полегчало. И наконец, священнодействуя, Середа из трофейного флакончика замысловатого взяв пахучий одеколон, пошлепал мокрыми ладошками всем троим по бритым местам. После этого, поглядывая в сторону быстро двигающегося к закату солнца, артиллерист с бурятом спешно стали разбирать вещи, прикидывая, что может пригодится в походе на село.

Лёху тем временем распирало. Нет, то, что он убил немца, не было ему безразлично. И угрызений совести не было совершенно. Может если б он зарубил старушку топором, что-то бы и возникло, но он свалил в относительно честной драке вполне себе бойца — и потому сейчас его пёрло и дуло. И странным образом ощущения эти были сродни тем, что испытал он после того дикого ощущения судорожной истомы, когда любил красивую вдовушку в той покинутой деревне. Сразу и не сказать, что за чувство. Скорее так — легкости и необратимости. Эдак раз — и все. И теперь — навсегда! Левел ап! Ликование какое-то, почти пьяное. И даже не ликование вроде. Ликование это не совсем, пожалуй, верно, а вот могущество, не «всемогущество», а которое от слова могу — то да, ближе вроде. Ну, собственно, то же самое при, например, освоении кеттенкрада было, при прыжке с парашютом в первый раз в прошлом году — опа, я могу так! Я — могу! И — странное ощущение реальности. Очень острое. Запахи, вес, звуки — все как-то по-иному. Запахи стали отчётливыми, глубокими, насыщенными и густыми. Отчетливей, что — ли. Как после первитина. И вкус, и запах крови. Словно наркотика хапнул снова.

— Эге, ты что-то раздухарился — сказал Середа, оторвавшись от немецких сокровищ.