Лексикон света и тьмы

Сейчас выясним, куда ты идёшь, дружочек ты наш, коммунистик, думает Риннан, плавно перемещаясь от одного угла дома к следующему. Давид заходит в магазин одежды с названием «Париж-Вена» и говорит о чём-то с очкариком чуть старше его. Риннан решает оставить очкарика на потом, поскольку Давид уже выходит, он ведёт его дальше, следуя по противоположной стороне, до дома, в который Давид заходит. Риннан пересекает улицу и читает на почтовом ящике «Давид Вольфсон». Записывает имя в блокнот, добавляет название магазина «Париж-Вена», делает пометку, что надо будет узнать имя хозяина, а потом возвращается в «Кофейню», заговаривает с официанткой, пуская в ход всё своё обаяние, и жалуется, что вот же мучение, он узнал нескольких людей в компании Давида, но, убей бог, не помнит, как кого зовут. «Беда, как это раздражает», – вздыхает он и получает подробный ответ, полный список всей компании.

Возможно, всё произошло именно так. Правда скрыта за толстыми бетонными стенами госархива Тронхейма. Если всё было так, то истории наших семей сплетены ещё туже, чем я думал. Но повествование о нашей семье становится тогда более мрачным и болезненным.

Я пересказываю Рикке, как могли развиваться события.

– И нет никакой возможности узнать точнее? – спрашивает она.

Записные книжки Риннана хранятся в госархиве, говорю я, выдержки из них я читал в биографиях, так что, возможно, в этих блокнотах, замурованных в бетонном хранилище, есть интересующая нас собственноручная запись Риннана.

На следующий день мы покупаем билеты.

M как Майаватн, здесь 5 мая сорок второго года партизаны из Сопротивления взорвали железную дорогу, по которой перевозили руду из шахты в Лёккене. А руда должна была превращаться в оружие. 20 сентября они же взорвали электростанцию в Глум-фьорде. А 5 октября совершили ещё одну диверсию против шахты. В довершение всего двое немецких солдат были убиты перевозчиками беженцев.

Терпение немцев лопнуло.

Хоть кто-нибудь должен был понести наказание за это всё. 6 октября сорок второго года Йозеф Тербовен выступил в Тронхейме на площади и объявил о введении чрезвычайного положения. С восьми вечера до пяти утра нельзя находиться вне пределов дома – комендантский час. Кинотеатры закрываются. Прочие общественные места могут работать только до семи вечера. Продажа табака прекращается, в наказание всем. Норвежская полиция безопасности укрепляется с немецкими солдатами, таким образом, в общей сложности более двух тысяч вооружённых людей будут патрулировать улицы, обыскивать дома, допрашивать семьи и арестовывать подозрительных людей. И главное: десять человек будут расстреляны в отместку за действия неизвестных злоумышленников из Сопротивления, которое стоит за диверсиями. Одним из десяти стал ты.

M как Мария Комиссар, как присущая ей изящная Манера двигаться по квартире, перемещаясь между комнатами, она несёт в руках большое блюдо и с помощью служанки водружает его в центр обеденного стола, готовясь к приёму гостей по случаю Хануки. И как её Манера жить вообще: она умеет всегда занять себя, разогнать тишину, разрядить её планами, их Мария строит непрестанно, она вечно в движении и рассчитывает таким образом улизнуть от меланхолии, которая иногда нападает на неё, парализуя волю и лишая сил, погружая в безутешность и тоску, как, скажем, в то самое слегка запоздалое празднование Хануки, на которое она под самый конец пятидесятого года решила собрать всё семейство. Мария смотрит на часы на стене, видит, что до прихода гостей осталось меньше часа, и зажигает восемь свечей в ханукие в память о тех восьми днях, когда Божьим Промыслом светильники восемь дней горели и не гасли без масла в храме в Иерусалиме, когда евреи в конце концов сумели отвоевать его и вернуть себе. Странная история, в том числе из-за незначительности чуда, много раз думала она.

За столом будет людно. Тем не менее она знает, что отсутствие двоих людей бросится в глаза всем. За столом не будет Давида. А рядом с ней на праздновании Хануки всегда сидел ты. Но сегодня будет сидеть Гершон, и рядом с ним его Эллен, она на сносях и может родить в любую минуту. Дальше Якоб и Вера, за ними женщина, на которой был женат брат, затем их дети, оставшиеся без отца. Она обводит взглядом нарядный стол, сервированный хрустальными бокалами, тарелками с золотым ободком, белыми салфетками. И её подмывает сжаться, скрючиться, откупорить бутылку и пить прямо из горла, отослать служанку и отдаться воспоминаниям.