Лекции о Лейбнице. 1980, 1986/87

Но я не уверен, что он неправ. Ведь все элементы проблемы у вас в руках. Я полагаю, что Лейбниц сказал нам нечто вроде следующего: да, в принадлежностях монады все-таки есть что-то любопытное, и это то, что выйти за ее пределы никогда невозможно. Здесь мне потребовались бы тексты и понадобилось бы очень много времени; я дам всего лишь некое указание; полагаю, что мы не найдем тексты, доходящие до нижеследующего, я не заставляю его об этом говорить, но мы вращаемся вокруг вот такой идеи: существовали бы одни лишь монады, если бы не было животных, если бы не было живых существ. Именно витализм выводит Лейбница из спиритуализма.

Я отвечаю на вопрос Ришара: именно Лейбниц, по-моему, – создатель психологии животных. Животные ему нужны.

Часто он говорит это эксплицитно: те, кто считает, что существуют только монады и то, что включено в монады, могут верить только в человеческие души. В конечном счете, именно звери некоторым образом заставляют нас согласиться с тем, что существуют тела. Лейбниц, в отличие от Гуссерля, не считал, что это существование Другого. По простой, как мы увидим, причине: дело в том, что в замкнутых монадах не существует встречи с Другим. Необходимо объяснить эту встречу с Другим. Она может происходить только за пределами монад. Лейбниц не мог говорить об этом. Впрочем, я даже не уверен, что об этом мог говорить Гуссерль в «Картезианских размышлениях»; он говорит о встрече не с Другим, но с переживаемым телом Другого. Мне кажется, что это выходит за пределы возможности содержащихся в монадах перцепций. Гуссерль не может написать об этом; здесь по меньшей мере необходим некий генезис. Посмотрите текст: он очень красив. Как он говорит о генезисе, ведь он об этом говорит: речь идет о том, чтобы проследить некий генезис в этом пятом «Размышлении».

Я полагаю, что Гуссерль недостаточно задавался вопросом о генезисе переживаемого тела. Поймите, почему я так долго об этом рассуждаю. Я хотел бы, чтобы вы кое-что почувствовали, а именно: всякая мораль события имеет две координаты: будь достоин того, что с тобой происходит, а с другой: умей вписать это в свою плоть.

Иногда необходимо, чтобы действовало все. Что такое цивилизации? Всякая цивилизация предлагает нам некие способы вписывания события в плоть; всякая цивилизация предлагает нам способы быть достойным или недостойным.

Это очень сложно. Возьмите случай шута, который меня очаровывает. Шут – это основополагающий персонаж. О шуте написано много исследований. Это очень интересная фигура: шут. Возьмите для начала русского шута или шута английского. Вы можете продвигаться от Шекспира к Достоевскому (да, чуть не забыл: на первый взгляд, шут – это тот, кто недостоин того, что с ним происходит; он открыто показывает, что недостоин вписать это в свою плоть, он убегает отовсюду). И потом – более сложным способом – мы всегда узнаем, что именно шут оказался единственным, кто вписал события в свою плоть и оказался достойным происходящего. Об этом существуют разнообразные истории.

Можно начертить линию, которая начиналась бы как прямая и горизонтальная. А затем разветвить ее на две части, словно веточку. Мы поместили бы «событие» на прямую линию. На верхней бифуркации мы написали бы «виртуальное», – ясно? А что мы написали бы на нижней бифуркации? Мы написали бы «возможное», а потом нарисовали бы там большой шар с надписью «актуальное» – это и была бы монада. Монада включает в себя виртуальный мир, она актуализует его, она актуальна. С другой стороны мы написали бы «возможное», но шар бы не нарисовали: мы увидим, что там следовало бы разместить… там разместились бы разные штуковины, и на сей раз это было бы «реальное». Существует ошибка, которой делать не надо: иногда говорят, будто именно материя реальна. Нет, это не материя реальна, но материя приобретает такую реальность, какую может, или то, что ей соответствует, когда некий реализатор, о котором мы заранее знаем, что он имеет отношение к переживаемому телу, воплощается в материи: материя обретает реальность, когда она воплощает событие. Я не могу это выразить лучше.