Лекции об искусстве

Я не считал нужным посвятить главу архитектуре, потому что на эту тему достаточно было сказано в I отд. II части гл. VII, а ее общая правдоподобность, которая составляет то, чем пейзажист как художник главным образом занят, требует только прямого и упрощенного применения тех правил, самого трудного и сложного применения которых требовал всякий материальный предмет пейзажа. Знакомство Тернера с перспективой помогает его способности располагать гармонично всякого рода сюжеты, но в данном отношении неведение является большим позором, чем познание — заслугой. Позорно, например, делать такие ощутительные и грубые ошибки в обыкновенной перспективе, какие мы видим в картине Клода Пристань, за № 14 в Национальной галерее, или в дугообразном портике, за № 30, но эти пункты не следует принимать во внимание при отделении ранга художника; если бы мы сказали про великого поэта, который писал бы безграмотно, что это позорно, мы не думали бы, что такой недостаток лишает его звания поэта. Да и нет ничего особенного в архитектуре, верное изображение чего возвысило бы художника в наших глазах; она только представляет простое и ясное поприще для проявления его знания общих законов. Всякий архитектор или инженер мог бы нарисовать ступени и перила в картине Hero and Leander так же хорошо, как Тернер, но никто, кроме него, не мог бы набросить случайные тени на них. Я могу, впрочем, для иллюстрации способности Тернера в смысле архитектурного рисовальщика сослаться на фасад Руанского кафедрального собора, гравированного в «Реках Франции», и на «Е1у» в «Англии». Я ничего такого не знаю в искусстве, что можно было бы поставить рядом с первым из этих двух рисунков в отношении подавляющего величия и простоты эффекта и нескончаемой сложности частей. Затем мне остается сделать только несколько дальнейших замечаний относительно общего характера всех тех истин, иллюстрировать и объяснить которые мы до сих пор старались.

Разницу в точности между линиями Торсо Ватикана (Учитель Микеланджело) и линиями в любом из лучших произведений Микеланджело, едва ли мог бы оценить глаз или чувство,

§ 2. Крайняя трудность иллюстрировать или объяснить самую высшую истину

не обладающие самым совершенным практическим анатомическим знанием. Эта разница зависит от пунктов, обладающих такой неуловимой и тонкой нежностью, что хотя в результате мы и чувствуем их, мы не можем проследить их детально. Тем не менее они таковы, и их настолько много, что они ставят Торсо на исключительное место в искусстве, это — единственное величайшее творение: между тем лучшие произведения Микеланджело, если смотреть на них только с точки зрения правдивости, стоят наравне с второклассными античными творениями; ниже Аполлона и Венеры, т. е. на два класса или на две ступени ниже Торсо. Но предположите, что самый лучший скульптор в мире, скульптор, способный дать самую высокую опенку превосходства Торсо, сел бы с пером в руках с целью постараться рассказать нам, в чем именно состоит необыкновенная верность каждой линии. Разве могли бы какие-нибудь слова, придуманные им, заставить нас почувствовать ту глубину и выгиб шириной в волосок, от которых все зависит; разве мог бы он кончить чем-нибудь большим, чем голым заявлением о том, что эта линия стоит ниже той по достоинству, что если мы сами этого не замечаем, никакая сила никогда не объяснит этого нам. Это все равно что он старался бы объяснить нам словами какой-нибудь запах или вкус или другое ощущение, которого мы никогда не испытали. То же самое можно сказать о всяких истинах высшего разряда; они отличаются от истин обыкновенной точности чрезвычайно тонкими точками, которых никакой глаз, кроме самого изощренного, никак не может чувствовать, и выразить которые бессильно слово.

Следовательно, во всем том, что я говорил о правдивости у художников, я был в состоянии указать только на грубые, широкие и объяснимые вещи;

§ 3. Настоящий ранг Тернера как художника никоим образом не выяснен в предшествующих страницах: показан только его относительный ранг