Лекции по искусству. Книга 1

Мне сейчас пришлось заниматься одной ужасной работой и для меня настолько тяжелой, что, по-моему, я не выздоравливаю из-за нее. Я пишу предисловие к философским трудам Пятигорского. Господи, он нагрузил меня непосильной ношей. Я веселый человек, меня нужно красиво выгуливать, а он дует бу-бу-бу-бу. И там есть огромный такой раздел, мотающий душу так, что просто, какой-то садомазохизм. Я даже не представляла, что он в своих трудах такая обаятельная свинья. Больше всего на свете, его, кроме буддизма, про который неизвестно что он писал, интересуют розенкрейцеры и масоны. Это наше любимое. Поэтому ему интересен Терещенко Михаил Иванович, который был создателем розенкрейцеровской ложи, главой 18-ой ступени масонства. И еще один фантастический тип — Блок. И отношение Блока с Терещенко. Мне пришлось читать дневники Блока. Господи, за что мне такая мука. Я не справилась, по-моему, хотя, посмотрим. Короче говоря, разница между Терещенко и Блоком заключается в том, что они оба понимают, что пришел конец культуре. И Терещенко все время вспоминает последний поход, когда была разгромлена последняя рыцарская идея в Европе. «Крест и роза» посвящена тому же времени прихода этого мерзкого Симона де Мантора, который стал погромщиком всей этой идеи. Разница между Терещенко и Блоком была огромная и они разошлись. Терещенко был человеком ритуала и деятелем. А Блок был поэтом. Поэтому, когда я сейчас читала «Крест и роза» просто изумлялась. Он туда умудрился всунуть Любовь Дмитриевну, отношения с мамой, а также все семейные дела. Там у него есть два рыцаря, один из которых умирает. Блок очень интересно это описывает. Рыцарь у него уходит и растворяется. Рыцарь сочинял великие песни, такие новые, такие странные, но их пела вся культура. Пела и даже не знала, что поет песни Гойетана (Гайтана?). Тот был стар или очень молод — это тоже не понятно, а принцесса воспринимала его как молодого златовласого юношу, а Бертран видел перед собой пожилого человека. Он пел свои песни, и они растворялись в мире. А пока они находились в мире, он не мог умереть. Нельзя было увидеть его смерть — он должен был только раствориться. Это так было интересно читать, как он уходил. Так же, как уходили Рембрандт, Моцарт, Бетховен, Караваджо.

Свобода была его девизом, за ним не стояло ничего, у него была абсолютная свобода от всего. У него не должно быть могилы, он должен быть растворен. Никогда не бывает просто так. Когда пойдете на выставку, обязательно посмотрите какая разница между тремя периодами творчества Караваджо, как он научил людей писать стекло, виноград, яблоки, куда ставил блики. До него так писать не мог никто. Голландцы научились писать у него. Он приблизил эту новую эстетику. У него есть еще один период, когда, выстраивая пространство, он находит этот боковой свет. Там в кресте есть один план, о котором я не рассказала. Это, где они сидят за столом, а на стене их тени. Там такая красота, в смысле пространства. И в том последнем периоде, в котором находится Амур — это одна из самых философских вещей. Его последние вещи: Голова Голиафа, Распятие, Поклонение, Мария в пещере, Успение. Обратите внимание, как сначала он пишет эти предметы, как он выстраивает операторскую работу, как пространство и цвет делает подспудным, особым, как потом усиливает, разворачивает эту светопись в другом ракурсе и вводит цвет через этот эффект света. И все начинает вибрировать. Но этот свет являет только одно качество, которое мог заметить только Кондинский. Он говорил: «Это абстрактный цвет». Это значит одно: цвет несоответствующий реальному цвету предмета, не характеризующий природу данного предмета, а характеризующий только его внутреннее состояние, как в «Успении».