Лекции по искусству. Книга 5

Повод поговорить есть. Историю делает история, а не люди. Людей, которые делают историю никогда не существовало и не будет существовать. Все те, кого мы называем историческими деятелями — это рекруты. Македонский был рекрутом. А уж Цезарь-то! Все, что он рекрутировал приносило успех. Он прекрасно все понимал и был человеком с историческим сознанием. Он знал, зачем пришел в этот мир и знал возложенную на него миссию. Цезарь видел, что Рим не может стать больше, чем Республикой и что республиканская демократическая система и фразеология (то есть республиканские лозунги) не могут удержать все, что завоевано, потому что демократия может существовать только для малых форм. Удержать большие формы она не в состоянии. И он понял, что для объединения всех этих провинций нужна другая форма. Ели бы он не знал, то не было бы его знаменитого официально опубликованного спора с Коттоном. Вы не думайте, что это я из воздуха беру. Нет. Я все это читала, потому что изучала факты. А когда человек читает факты, то сопоставляет. Поэтому, переводя на наш язык у Цезаря было сознание рекрута. И мы не виноваты, что у нас очень плохие рекруты, которые не могут и не обучены многим вещам. У нас нет политического и исторического образования. Они ничего не могут, потому что не рекруты. История делает историю.

Чингисхан был рекрутом и рекрутами были адамиты. Вообще все адамиты имели очень странные биографии. Можно назвать это словом миссия, Бог, народ. Это даже не историческое сознание. Мы все хотим объяснить, нам обязательно надо все развинтить, как часовой мастер развинчивает часы, а когда решаемся сложить заново, то нам не хватает трех болтов. Часы, возможно, и пойдут, но болтов-то все равно нет. Это надо просто хорошо понять.

Мы живем не в историческом пространстве. Ну, нет сейчас истории, как исторического действия. И рекрутов нет. А что им делать сейчас? Историческое пространство обнулено. Оно свернулось. И получается, что время, окружающее нас, пессимистично и его следует осмыслить. Видимо, нам предстоит жить вне исторического действия и исторического времени. Мы живем в Средневековье, где вокруг идут войны, и где мы дробимся на части. А вот не хочу я с ним больше жить! Религиозные войны — бессмысленные и беспощадные. Нужен кто-то, кто сможет предложить свой стиль во всем. И знаете, что еще интересно? Обратите внимание на звезды. Сколько хорошеньких-то! Полно. Смотришь на них и думаешь: «Откуда взялись?» А ведь звезда — это тоже своего рода рекрут. Она двигает моменты жизни.

В прошлый раз мы говорили о посланиях папам и появление реформации, контрреформации в особой, отдельно взятой группе людей. Как писали «Страшный Суд» единомышленники Дюрер и Микеланджело? Ведь он написан не так, как в русской церкви на западной стене. Они писали его исторически. Не эсхатологически, а исторически. И они первые указали на галлюцинаторное сознание и лжемудрость, когда она у тебя на голове, а не внутри. Они очень боялись печатного станка, ибо считали, что каждый дурак будет Библию переводить на другой язык. И такое случалось. Возьмите, к примеру, кальвинистов — страшные были люди. Лютер по сравнению с ними был просто ангелом. Реформатор Кальвин Жан из Базеля был еще тот тип — сжигал все, что было ему не по нутру.

Кальвин Жан

У адамитов было великое прозрение по поводу технического прогресса, о котором они говорили. И дело совсем не в изобретении новых форм, а в направленности их на разрушение человека.

Мы с вами не дочитали эту тему и у нас осталось с прошлого раза два героя, которых я обещала вам дочитать. Ну, а в следующий раз, мы с вами послушаем то, что я вам обещала: семантику собора и церкви. Для нашего с вами финала темы я хочу показать вам образ, хорошо понятный и внятный, который следует понимать, как очень большую метафору и метафору важную. Это очень важный образ. Чтобы закончить тему Страшного Суда вспомним ту компашку, что собралась на рубеже 15-го и 16-го веков. Мы привыкли называть этих людей гуманистами, но если присмотреться, то можно увидеть, что они принадлежат к разным идеям, к разному выразительному опыту и культуре. Мы научились различать итальянских гуманистов от реформаторской культуры и от этих важных тенденций, определяющих художника и его деятельность. Когда Микеланджело пишет потолок Сикстинской капеллы, он принадлежит к расцвету итальянских гуманистов, но когда пишет Страшный Суд, он уже другой художник и человек. И мы уже точно знаем, что он находится в глубоком трагизме истории. А ведь это тот же самый Микеланджело.

Питер Брейгель «Мужицкий»