Лелейская гора

- Я их вымыл, нигде ни пятнышка. На, посмотри.

- Никакая вода теперь их не отмоет, а кроме того, от тебя несет скоромным духом.

Наверное, и правда, несет, несет, как от волка или мясника, а овца - благородное создание, она не переносит зловещего запаха крови. Ему-то это прекрасно известно, потому что от него разит ничуть не лучше и он сознательно использует это и скалит зубы, злобно торжествуя. Интересно, по каким приметам он меня находит? Находит он меня очень часто, но чаще всего в тот момент, когда я, обессиленный, опускаюсь на землю. Впрочем, может быть, он меня и не думает искать, может быть, я сам его таскаю за собой, ощущая тяжесть своей ноши в минуты усталости. На нем болтаются безобразные обноски, еще почище тех, что я забросил в пещеру на Прокажённой, а в бороде поблескивают гниды. Он раскачивается между двумя ветками, высунув физиономию из густой листвы, залитой лунным сиянием, и выглядит значительно моложе, чем в предыдущую нашу встречу. Виски его посеребрила седина, но в остальном он выглядит двумя-тремя годами старше меня, не больше. Он заметно поправился за последние дни, вероятно, подкормился остатками бычьей туши.

- Тот бык, - сказал он, словно прочитав мои мысли, - принадлежал, в сущности, мне.

- Да что ты говоришь? А я-то, признаться, считал его своим.

- Он забрел в мои владения, добровольно забрел.

- Но это еще не значит, что он принадлежит тебе.

- А то как же? Он пасся на моей траве и пил мою воду. Кто зайдет сюда и вдохнет хотя,бы глоток этого воздуха, становится моим.

- Вот я, например, тоже здесь, но это еще не значит, что я твой.

- Терпение, не надо торопиться, придет время, и ты тоже будешь моим.

- Ну да, твоим преемником, когда тебя утащит в преисподнюю тот черт, который еще чернее тебя.

Он усмехнулся. Многие в здешних краях лелеяли мечту стать его преемником, да он их всех пережил. Среди них знаменитый Куштрим, сын Раблена Миомановича, волосатый, с гривой по плечи и невероятно злой. В отместку Шемовичам, притеснявшим сербскую райю в округе Будимлей, он соблазнил их сестру Фату, привел ее на Рабленушу и делал с ней детей, оскверняя тем самым ислам. Не снеся обиды, Кариман-паша двинулся сюда от Ипека войной. Решил паша покарать злодея, а заодно разделаться с лютым князем Мирчетом, избившим до смерти его племянника, бека Одноглазого, буковой палкой: «Вот, мол, тебе, бек, и дань, и подать, получай сполна по заслугам». Куштрим с Фатой укрылся в Дьявольской пещере, называвшейся так до того, как ее переименовали в Куштримову пещеру. Куштрима изрубили в мелкие куски, а Фату забили до смерти камнями и назвали ее именем зловещую каменную груду, что высится на берегу Лима по сей день. Потом сюда пришел Яков Отверженный, изгнанный людьми за его смертельный недуг; несчастный Яков заживо разлагался, и, спасаясь от смрада, исходившего от его язв, волки убегали за Лим. Много ли мало ли времени минуло с той поры, как сюда явился Нико Доселич, Сайков сын, со своей девчонкой, с Анной, но и эту парочку схватили и, конечно, их тоже камнями до смерти забьют, потому что земля на кругах стоит и возвращается на «круги своя». И, повторяя историю Якова Отверженного, кто-нибудь будет еще разлагаться живьем, только интересно бы знать кто?

- Ты! - поторопился первым выпалить я.

- Напротив того, ты. Да ты уже и начал разлагаться.

- Это была обыкновенная чесотка. Но я ее свел, у меня на теле не осталось ни единого пятнышка.

- Зато теперь у тебя чесотка не снаружи, а внутри.

Временами мне кажется, что все, что он говорит, он извлекает из моей головы - помыслы, тревоги, опасения, воспоминания о чем-то давно позабытом. И выдавая их за свои, прибавляет к ним такое, что я раньше никогда не знал; впрочем, сейчас это невозможно проверить. Только я никогда не слыхал, что Куштримова пещера называлась прежде Дьявольской …

- А как же она до Куштрима называлась?

- Не знаю, все это ты выдумал.

. - Может быть, я еще что-нибудь выдумал?

- Про лютого князя Мирчету ты тоже выдумал. Видно, это кто-то из твоих.