Лелейская гора

С помощью этой нехитрой угрозы он надеется выманить из меня последний удар. Добить его ничего не стоит - дать камнем, и готово. И сразу можно уходить, не тратя тут попусту времени. И камень есть подходящий под рукой, но почему-то не поднимается рука. На камень села муха, закружилась, зажужжала, за ней налетели другие, учуяли - скоро их тут будут тысячи. Сало приоткрыл глаз, хлопнул в ладони, скрежетнул зубами и заслонил глаза локтем. То ли смерть увидел, то ли солнце ему мешает, и он отгоняет его рукой, словно муху. Он жует ртом, сглатывает, борется с отрыжкой, подступающей к горлу, и что-то невнятное шепчет - то ли читает молитву, то ли вспоминает грязные делишки, которые он еще не успел доделать на этом свете. На губах у него запеклась корка пены и крови, сквозь которую пробивается редкая, рыжая с сединой щетина. Смрадное дыхание не давало мне возможности приблизиться к нему и послушать, что он там бормочет. Но это уже не шепот, а беззвучный шелест губ, заглушенный трещотками сверчков.

Вместе со стрекотанием сверчков в уши ко мне проникли звуки внешнего мира и затопили все. Птица-дух или змея прокрякала с корявого бука, склоны гор огласились криками. Аукался знаменосец Гривич, ему отзывались Вуколичи, визжали женщины. Все это давно уже, должно быть, началось, но только сейчас дошло до моего сознания.

- Нет его, не откликается, не знаю, что и подумать, разве что разозлился на нас.

- Наверное, ушел, - кричал Маркелез. - Закончил работу и ушел.- у него делов полон рот, он хочет весь свет перевернуть.

- Ей-богу, меня жуть берет - стреляли вроде.

- А ты, паскуда, сбегай да посмотри - человек ведь, мало ли что случиться могло.

- Сбегай-ка, знаменосец, сам, коли ты такой храбрый, а мне никакой охоты нет с садовым ножом против винтовки выходить.

- Если другие не желают, я тоже не пойду, подо мной тоже земля не горит.

- Лучше всего женщин послать.

- Посылай женщин, посылай кого хочешь, я уж сбился, кто у кого в должниках тут ходит. С меня своих забот довольно, не хватает еще в эту историю вляпаться, чтобы потом тебя Лим не отмыл.

После бесконечных препирательств, затянувшихся на час или два, они наконец, галдя и ругаясь, двинулись всей толпой. Сало приподнялся и откинулся назад. Приподнялся снова и огляделся вокруг: он беспокойно шарил вокруг глазами, искал дыру в земле, как змея. Больше он сдерживаться не мог: стонал, храпел, подползая на лопатках к груде срезанных веток. Он успел засунуть под них голову и зарыться пятками в землю. Я сбросил ветки и посмотрел на него: глаза остекленели, он расплатился. со всеми своими долгами и больше уже никому ничего не мог сказать.

Сейчас самое время бросить его, но меня удерживает смутное предчувствие, что я тут что-то позабыл. Я беспокойно озираюсь, но не могу припомнить ничего, кроме разве что денег и документов покойного. Заставив себя усилием воли окунуться с головой в смрадное облако, я обшарил его карманы. Никаких писем нет, только бумажник во внутреннем кармане. А в нем немного мелочи - было бы слишком гадко забрать это у покойника. В другом отделении, прилепившись друг к другу, лежали итальянское удостоверение личности и четническая книжечка: Вучко Видрич, взводный третьего взвода брезанской четы. Вот уж не подумал бы, что Сало взводный - человек никогда не знает, с кем имеет дело. В другом краю эти документы могут сослужить мне добрую службу, стоит только сменить фотографию на обложке. Я забрал документы себе и подумал, что не худо было бы оставить что-нибудь ему взамен. И тут же написал: «Расписка. Принял душу раба грешного Вучка Сало. Дьявол лично и собственноручно». Сложил записку, положил в бумажник, а бумажник сунул в карман; пусть знают, что умер он все-таки неспроста.

ВОСКРЕСЕНЬЕ