Лелейская гора

Бессмысленность названий дней недели, обезличенных частым повторением, видна особенно наглядно, когда какой-нибудь день из непроглядной тьмы будущего уходит в безвозвратное прошлое. Одноглазой уткой проползла пятница-утица, затем суббота - грязная работа, сегодня, если не ошибаюсь, воскресенье, но мы бы не ошиблись, назвав его «растрясением». «Растрясение», на мой взгляд, гораздо больше подходит к этому сумбурному и суматошному дню, по примеру которого и другие дни недели могли бы получить более соответствующие действительности названия. Так завтра наступил бы подневольник, послезавтра уморник, за ним беда, потом череда, давая человеку ясное представление относительно грядущих радостей, уготованных ему на этом лживом свете. А пока изволь довольствоваться воскресеньем и, таскаясь за ним от одного корявого бука к другому, от одного дупла со сверчками к другому, ждать от этого расфуфыренного и разряженного в обещания господина необыкновенных происшествий, празднеств, перестрелки и тысячи других вещей, которыми он попусту заманивает вас. Тревоги не слыхать, погони нет, ничто не подтверждает факта моего существования, ничто не доказывает мне, что я что-то значу на этой земле, вызывая своими действиями чью-то ненависть, а может быть, и страх. Наоборот, у меня создается такое впечатление, что они совсем не боятся меня, как будто я выдуманный персонаж, или пустое место, сквозь которое продувает легкий ветерок.

В роще на склонах гор сегодня больше шуму, чем вчера. Они привели с собой и женщин, надеясь до дождя собрать и сложить нарезанные ветки: для местных жителей заготовка корма на зиму несоизмеримо важнее партизан и четников, свободы и рабства, вместе взятых, от султана Мурата до Гитлера. Люди мелькают среди деревьев в рубашках и без рубашек, поглощенные своим делом; меня они не замечают, им глубоко безразлично, есть я или нет. Тащат, кричат, поторапливают водоносов быстрее подносить воду с источника и как ни в чем не бывало позвякивают вилами и котелками. В конце концов я и сам стал подумывать о том, что ничего такого не было, а вся эта история с Сало, ни с того ни с сего сорвавшимся с дуба на камни, приснилась мне во сне. И с тех пор оставила меня в покое - с Сало было покончено навсегда, он был уже за оградой. Вместо Сало откуда-то взялся Исаак-Саки из Дорчола, сгорбленный и шелудивый, как сам Восток, с неизменными огненными вихрами. Выполз откуда-то себе на горе и отшатнулся; споткнувшись на развалинах о камень, съежился у опаленной стены и закрыл лицо руками. Бормочет что-то себе под нос, шарит по карманам в поисках платка, но так его и не находит; пожав плечами, он покачивает головой и вытаскивает подол рубашки, намереваясь протереть им очки.

Под очками обнажились его глаза - два набрякших выпученных шара, каждую минуту готовых выскочить из орбит и оставить пустые глазницы. По сути дела, они уже и выскочили, но теперь это просто вода и земля. Я часто вижу во сне его глаза; это объясняется непреодолимой потребностью какой-то части моей души видеть новые горизонты и новых людей. Напрягаясь и призвав на помощь воспоминания, эта часть моей души по какой-то неведомой прихоти задумала восстановить его, Исаака-Саки, портрет, и, обновив и оживив его, она теперь разглядывала его, поворачивая со всех сторон и одновременно заслоняя им то, что ей не хотелось видеть. Припоминаю, как вчерашней ночью мне впервые явился Велько Плечович. Озабоченный чем-то, он беспокойно вертелся между двумя оголенными дубами. Я не торопился выйти к нему навстречу - нам предстоял мучительный, тягостный разговор, напоминающий омерзительные склоки из-за межей и мелкой собственности сомнительного происхождения. И я страшно обрадовался, увидев, как с другой стороны к нам скатился Исаак-Саки, прибывший, словно нарочно, сюда, чтобы предотвратить и сгладить назревавшую ссору.

Они обрадовались друг другу, смотрят и смеются, прежде чем броситься друг к другу в объятия, и от этого смеха расцветают их лица. Я по своему обыкновению встал в сторонке, прислушиваясь к их разговору и наматывая на ус все, что может потом пригодиться в нашем споре. Сначала мелькали города: Шанхай, Бомбей, потом проливы, Южная и Северная Америка, Додеканез … Ах да, ведь это же довоенная игра! Ребята решили со скуки тряхнуть стариной: два мальчугана в матросских костюмчиках, гоняя на самокатах, присваивают географические названия отрезкам тротуара, взятым с одного разбега. Благополучно добравшись до Агадира, они устремляются в Самарканд, постепенно исчезая из виду и уступая опустевшие просторы молчанию безвестных кораблекрушений. И снова возвращаются, серьезные, хмурые, и озабоченно шепчутся о том, что вдоль берега в кустах залегла засада. Они проявляют полнейшее единодушие по всем вопросам, и эта слащавая бесконфликтность меня начинает бесить. И только в еврейском вопросе у них обнаружилось некоторое расхождение, и Велько повысил голос:

- А ну их к бесу, не хочу даже думать о них.

- Они чем-нибудь досадили тебе?

- Да, они действуют мне на нервы.