Лелейская гора

Я досконально обследовал всю окрестность вокруг того места, где было назначено свидание, обозревал ее с холмов, но не заметил никакого движения. Безлюдны дороги, и пусты лощины, тишину нарушало ауканье, доносившееся из оголенных дубрав. Просто невероятно, что Микля сохранила в тайне наш договор; и в этом отчасти моя заслуга - значит, мне удалось каким-то образом убедить ее в том, что по крайней мере в некоторых исключительных случаях в коммерции выгодна точность. Миновал полдень, приближался вечер, в долине извивался Лим, солнце клонилось к закату. Вдоль старой дороги вытянулись, все удлиняясь и сползая в долину, тени деревьев; а снизу, навстречу этим теням, поднималась Микля, погоняя перед собой навьюченную клячу. Едва переставляя ноги, она медленно брела за лошадью, раздавленная отчаянием и стыдом. Еще немного, и она разжалобит меня своим видом и я отошлю ее домой вместе с мукой. Возможно, кое-кто и одобрил бы мой поступок, зато Микля раззвонила бы на всю округу, как она оставила меня с носом. И тогда прощай те жалкие крохи уважения, которые с таким трудом удалось мне внушить к своей особе вовсе не для того, чтобы тотчас же потерять!

- Та-ак, - прорычал я. - А что бы тебе было Нико долг отдать?

- Не было у меня тогда.

- Пожалела святому свечку пожертвовать, так изволь теперь дьяволу две поставить.

Она окинула меня подозрительным взглядом, закрыла глаза и замолчала. Ишь, напялила на себя лохмотья с пугала, а на ноги дырявые башмаки, из которых высовывались пальцы. Этот маскарад, рассчитанный на сострадание, меня ужасно разозлил. И так почему-то всегда: злые умыслы не остановят нас и перед самым невозможным маскарадом, в то время как добрые намерения, ничуть не привлекая нас возможностью показаться людям хоть капельку лучше и чище, не способны вдохновить нас на какие бы то ни было превращения.

Микля осадила клячу и остановилась. Ее не покидает надежда, что, может быть, я сменю гнев на милость и скощу штраф. Стоит, вздыхает, ждет чего-то и мигает глазами, покрасневшими от слез, которые она старательно выдавливает из себя. Наконец последняя искра надежды оставила ее, и Микля принялась развязывать веревки.

- Что это ты делаешь? - гаркнул я.

- Сгружаю. Ты ведь сюда велел привезти.

- Это что же, я должен на своем горбу переть эти мешки в горы? Да ты в своем уме?

- Уж не прикажешь ли и лошадь тебе подарить?

- Пока что нет. Гони свою клячу вверх, а не то так сама тащи, это уж как тебе нравится: только муку изволь мне наверх доставить.

Она стегнула лошадь и снова остановилась - пропускает меня вперед. По обычаю мужчине полагается идти в горы первым, а у Микли есть сейчас особые мотивы для столь почтительной благовоспитанности - она могла бы предоставить ей прекрасную возможность запустить мне в затылок каким-нибудь камешком. Дабы избавить ее от этого искушения, я подтолкнул ее вперед. Мы молча поднимались к перевалу, постепенно погружаясь в тенистый сумрак. Из распадков и со склонов, поросших лиственным лесом, до нас долетали крики. Что-то уж больно они раскричались, надо бы их приструнить. Я окликнул Миклю:

- Какой сегодня день?

- Воскресенье.

- Не воскресенье, а растрясенье, запомни это.

- Во имя отца и сына, - проговорила она и перекрестилась.

- Небось когда по тридцать динаров за козлиное семя драла, так не крестилась.

- Бесплатно ничего не дается. Государство вон богаче меня, так и то за быка берет.

- Государственный бык племенной и работал на совесть, а ты своему козлу связала шерсть под брюхом и обезоружила его.

- Каждая пчела для своего дома тащит, так спокон веков повелось и впредь так будет.

Ах вот ты как, замахнулась на будущее, решила и будущее загадить!…

Поскольку я и сам слишком часто терзаюсь сомнениями относительно незапятнанной чистоты этого будущего, я отличаюсь повышенной чувствительностью в этом вопросе. Березовый прут был у меня заготовлен заранее. Я замахнулся им:

- А ну-ка изобрази, как блеет твой козел! Да поживее!

- Брось дурачиться, - губы поползли у нее куда-то вбок, как бы собираясь расплакаться и рассмеяться одновременно.

- Живей, живей! Я не шучу, мне не до шуток!

- Никак тебя дьявол последнего разума лишил!

- Некогда мне тут болтовней заниматься, живей, тебе говорят! - и я огрел ее прутом по выпуклой части.