Лелейская гора

Он отмахнулся рукой — в нем наша нечаянная встреча не вызывает никакого восторга, и он никак не может по­нять, чему это я так радуюсь. Я для него просто-напросто обременительный и надоедливый собеседник, а моя навяз­чивая болтливость внушает ему подозрение. Взгляд его упорно обращается вниз, в глубину ущелья, куда скатился котелок, отыскать который является сейчас его первооче­редной задачей. Приглядевшись, он стал спускаться вниз зигзагами, бочком, стараясь не подставлять мне спину. Всячески желая ему угодить, я из солидарности съезжаю за ним следом от дерева к дереву, но мои усилия отнюдь не вызывают в нем расположения к моей персоне. Я нашел его котелок возле пня, у которого он задержался. Якша грубо вырвал свое имущество у меня из рук, как будто бы я его не давал, и прежде всего проверил, нет ли где вмя­тин. К счастью, таковых не оказалось, иначе не миновать бы ссоры, ибо и мое терпение, как это ни странно, имеет свои границы. Я сел на упавшее дерево, опустился и он чуть поодаль, и так мы сидели без слов, ибо нам нечего было друг другу сказать. Наверное, после войны, если только это «после» когда-нибудь наступит, вот так же бу­дут встречаться счастливцы, которым удастся выжить, и точно так же, измученные травлей и одичавшие в лесах, не будут знать, что им сказать друг другу. Вдруг Якша прогудел:

— Чего ты на меня так уставился?

— Уж больно ты хорош собой,— поддел я его.

— Можешь над своей рожей смеяться, а мою не тронь!

— Моя рожа в полном порядке, чего не скажешь про твою. Ты, видать, с весны не удосужился смыть с нее ко­поть, а уж ободрался, как таборный цыган.

— Если у моего господина товарища слабые нервы, он может повернуть оглобли в другую сторону! Я никого не искал, и никто мне не нужен.

— Не худо бы тебе штаны какие-нибудь завести нельзя же нагишом ходить, как дикий зверь. Ты своей голой задницей только движение наше срамишь и партию - никто ведь не знает, что ты исключен.

— А ты растрепли языком, вот и будут знать. Пожрать у тебя нет ли чего?  

Меня ничуть не удивило, что я ему сам не догадался предложить: я не привык угощать. С каких-то незапамятных времен, а может быть, и отродясь мне не представилось возможности выручить чем-нибудь нуждающегося человека. Нет, куда там, я все только для себя добывал, выманивал всеми доступными способами, хватал что подвернется. Я вытащил из ранца остатки еды, которые там нашлись. И в своей протянутой руке ощутил непередавае­мую радость даяния, сладостная прелесть которого, веро­ятно, послужила основой старинных поверий и обрядов, связанных с поднесением хлеба-соли. Бог ты мой, подумал я, вот и мне в кои-то веки выпало счастье помочь своему ближнему! Ей-же-ей, в этом есть что-то знаменательное!.. И уж если я способен на такое, разве существует что-нибудь невозможное для меня? Мои скитания и гайдутчина, окольные дорожки, заблуждения и ошибки — значит, это не пропало даром, как я думал. Значит, я несу в себе не только мои нынешние черты, но и наметки того, что могло бы послужить основанием для какого-то другого человека. Каждый, для кого делиться с ближним является обычным делом, должен быть благодарным судьбе, ибо, мне кажет­ся, доставлять удовольствие по меньшей мере такое же счастье, как получать его.

- Подели, - сказал Якша.

- Бери все, я сыт.

- Сыт, - воскликнул он, пораженный этим столь непривычным для его слуха словом.

- Вот спустимся к реке, будем варить себе мамалыгу.

- А есть из чего?

- Да еще и с лихвой.

После, когда мы у реки собирали хворост для костра, мне показалось что Якша уже не смотрит на меня с такой злобной подозрительностью. Видимо, убедился, что я еще не самый бесполезный из всех потребляющих производителей на белом свете. Вот что, в сущности, значит голод. Голод и ожесточение идут рука об руку и одинаково многообразны и одинаково трудна поддаются излечению, покуда желудок не будет туго набит или по крайней мере обманут - вот почему народная медицина в неплодородных краях предписывает пить воду против приступов гнева. Якша развел костер на берегу, костер весело затрещал. Для того чтобы выбрать место для костра и сложить хворост по всем правилам искусства, а не просто свалить его кучей, надо обладать особым талантом. Сотни раз приходилось мне разводить костры в самых разных местах, но всегда получались они у меня грустными и потерянными на вид и все, бывало, жалобно пыхтели, пока совсем не гасли: зловеще гудел огонь, а тени тревожно плясали вокруг в явном сговоре с дурными предзнаменованиями, и, едва дождавшись, когда поспеет скорбный ужин, я спешил погасить свой костер и бежать от него без оглядки.