Лень

Верка слышит шум воды душа и представляет, как саша, ежась и сутулясь, залезает под воду. Как он закрывает глаза и уши от воды… Она одевается и, зачесав волосы, завязывает их лентой в хвост. Саша поет под душем — «Гарум, Гарум — гарунэ!» — армянскую деревенскую песню. Она думает, что он совершенно охуел со своим боди-жопным бизнесом — так в шутку и с презрением называет она боди-шоп, корпусно-ремонтную мастерскую, где на сашу работают армяне. Деревенские, волосатые и толстопальцые люди. Она почти всех их знает. Они все очень милые ребята. Днем работают на сашу, а вечером ходят в русский или армянский рестораны. Где она когда-то пела. И они давали ей деньги — за то, что она была не армянкой, как их толстые жены, и за то, что она пела русские песни… Слыша, как шумит фен, она думает, что муж должен подстричься, что волосы его слишком отросли и что челка будет падать на глаза, пушистая и рассыпающаяся после шампуня. И саша будет откидывать голову назад и верить, что похож на актера.

Он выходит и роется в шкафу коридора.

— А где мои трусы, Вера?

Чистых трусов у саши нет.

— Лучше бы постирала, чем читать этого вонючего педераста!

Под «вонючим», а иногда «безграмотным» «педерастом» ее муж подразумевает Эдуарда Лимонова. Его книга как раз лежала на диванчике в ливинг-рум. И по книге было ясно, что Лимонов стирал себе трусы сам. И не только себе, но и возлюбленной… Верка предлагает саше надеть ее трусики и выбирает самые смешные — прозрачные и с оборочками. Они ему как раз. Он не первый раз надевает ее трусы. И еще, он признавался, когда Верка уезжала в Нью-Йорк на месяц, он спал с ее трусиками, целовал и вдыхал их запах. Но она их все постирала перед отъездом…

Перед тем как выйти наконец из одиннадцатиэтажного здания, они обмениваются еще не одной любезностью. И по поводу ее безделья, и по поводу сашиного ханжества… Если бы Э. Лимонов знал, сколько ей пришлось вынести из-за «русского поэта, предпочитающего больших негров»! Если бы «Это я Эдичка» знал… наверняка, ему стало бы повеселее в своем тараканье-негритянском отеле. Впрочем, Верка была уверена, что «палач» давно уже примкнул к каким-нибудь рэбелз (англ. Повстанцам).

Из-за того что дом стоял на возвышении, получалось, что вход был со второго этажа. Вы даже не подозревали о существовании первого, проезжая мимо дома. Он выходил на бассейн с патио, где вокруг накрытого стола ходили заждавшиеся гости.

Совладелец боди-шопа, невысокий упитанный Володичка, как называла его жена Галя, уже что-то жевал. Но еще не задыхался, не страдал одышкой. Это начнется после ужина, во время которого он будет ругаться с Галей, запускающей хищные руки в его тарелку. И себе в рот — у нее плохие зубы.

— Верочка, что ты не спускаешься? — Алла прошлепала босиком по паркету.

Она была в купальнике, и сзади ноги ее казались в начальной стадии слоновьей болезни. Она тяжело ступала полной ступней, из-за плоскостопия, наверное, и ляжки вздрагивали, как начинающее подтаивать желе. Витька перехватывает Верин взгляд и орет на Аллу: «Надень чего-нибудь! Чего ты в купальнике, Ал?!» Ему, видимо, неудобно за нее. И в то же время он не хочет, чтобы она вызывала насмешки… «Может, у него есть к ней какие-то чувства, а не только привычка и удобство…» — думает Верка и сравнивает Аллу с матерью Виктора, на которую та чем-то похожа. И отношение Витьки к матери тоже похоже на отношение к жене — мать, приехавшая недавно, жутко раздражает его, но она ведь мать. И Алла — жена, мать его сына… Алла Сама это знает и поэтому держится уверенно — она жена навсегда.

У бассейна помимо саши, занятого уже углями для будущих шашлыков, его партнера и Гали — ещё двое. Друзья Витьки из Нью-Йорка. Эти приезжают сюда играть в карты или «выбивать» из кого-либо долг. Здоровый, блатной Сеня, сидит на краю бассейна, свесив в него ноги в закатанных до колен брюках. На нем летний пиджак и в боковом внутреннем кармане — револьвер, как он произносит. Помимо оружия он привез из Нью-Йорка гитару, обклеенную этикетками, голыми бабами, исковерканную надписями: «Век свободы не видать!» и «Не забуду мать родную!». Второго зовут Дусик. На нем, как на гитаре, свободного места нет от татуировок. Он родом из Днепропетровска и всю сознательную жизнь в СССР провел по поездам — жульничал в карты. Уголовный розыск УССР заинтересовался как-то Дусиком, и он бежал в Москву, а оттуда в Израиль. То есть в Америку, женившись за пять тысяч на еврейской женщине с ребенком.

— Всё! За стол. А то все угли сгорят. — Алла вышла уже в длинной юбке, надетой поверх купальника.

Рассевшись, они некоторое время суетятся и толкаются, наполняя тарелки. Сеня скручивает «косяк». По-советски, у него даже есть «Беломор», привезенный из Бруклина.

— Аллочка, ты у Мильки, подлеца, отоваривалась? — Почему саша называет владельца «Дэли», Мильку из Одессы, подлецом — непонятно. Но всем это нравится, все одобрительно смеются на «подлеца».