Ленин

В деревне, где пребывал Григорий, дела становились все хуже. Комиссары из «бедноты», видя испуг и смиренное безразличие, начали измываться над населением. Дергали за бороды стариков, глумились над престарелыми крестьянками, устраивали с ними дикие, развратные оргии, одаривая штуками легкого цветного ситца, пестрыми платками и лентами.

Подавленные однообразной, убогой и нищей жизнью, женщины быстро поняли свою ситуацию. Были желанными, следовательно, могли этим воспользоваться. Лишенные прочных моральных принципов, скоро перешли они телом и душой на сторону победителей. Новые несчастья свалились на деревню. Рушились, как испарения над лугами, семейные традиции, старые добрые обычаи.

Рядом с хатой, где поселился Григорий Болдырев, стоял дом некогда богатого крестьянина, Филиппа Куклина. Совершенно разоренный комиссарами, Куклин впал в отчаяние. Его единственной опорой стала жена, молодая решительная Дарья. Никого не опасаясь, ругала она власти, сыпя досадные слова, как из рога изобилия.

Красивая баба со смелыми глазами и белыми ровными зубами попала на глаза секретарю крестьянского совета. Под каким-то выдуманным предлогом заманил он ее к себе и задержал на гулянку с музыкой, водкой, танцами. Дарья вернулась домой пьяная, веселая, разыгравшаяся.

На упреки и замечания мужа она махала рукой и повторяла:

– Плевать мне на тебя и на нашу жалкую жизнь! Хоть недолго, а наслажусь жизнью! Хочу жить для себя…

Отчаявшийся муж ударил ее раз и другой.

Дарья той ночью убежала из дому. Напрасно искал ее обеспокоенный крестьянин. Появилась она спустя три дня и принесла с собой бумагу, утверждающую развод, полученный по ее требованию.

Куклин пошел с жалобой в крестьянский совет.

– Такой закон! – воскликнули комиссары со смехом. – Каждый может разводиться и жениться, хотя бы на время одного дня. Ты не имеешь теперь никакой власти над женой! Если сделаешь ей что-то плохое, заключим тебя в тюрьму. Теперь конец невольничеству женщин! Они являются свободными и равными нам!

Крестьянин убеждал, уговаривал, умолял Дарью, чтобы вернулась домой.

– Я свободная! – отвечала она, блестя зубами. – Нравится мне наш новый секретарь. За него пойду!

– Выходи лучше за меня! – буркнул муж.

– Во второй раз?! – воскликнула она. – Нет глупых!

Куклин ходил мрачный и молчаливый. Пережевывал какие-то тяжелые мысли. Наконец, перешли они во взрыв дикой необузданной ярости. Схватил неверную, легкомысленную жену, связал и бил долго, методично, следуя «мудрости народной»: «бей и слушай, дышит ли; когда перестанет, полей водой и снова бей, чтобы чувствовала и понимала!».

В течение двух дней мучил он Дарью, а когда освободил ее от веревок, погрозил пальцем и, хмуря лоб, буркнул:

– Теперь мое сердце легкое. Можешь идти… И помни, если подашь жалобу, убью до смерти, и никакой комиссар, и даже сам Ленин тебя не защитит! Помни!

Баба не думала о жалобе. Рассчиталась с мужем сама. Нашла где-то фляжку водки, добавила в нее сублимата²² и, ласкаясь к мужу, обрадованному возвращением жены, заставила его выпить.

Куклин умер.

Дарья, отданная под суд, ничего не скрыла, описав со всеми подробностями свое преступление. Ее оправдали в силу произнесенного Лениным правила, что «справедливость» пролетарская является изменяемой и зависимой от обстоятельств. Это самое преступление может караться смертью или быть признано за заслугу для трудящегося народа. Был убит кулак, богатый крестьянин, мелкий буржуй, совершила это свободная женщина, преданная коммунизму. Признано это ей за заслугу, и теперь выпущена она на свободу.

Григорий с ужасом наблюдал откровенное распутство, царящее в деревне. Комиссары и приехавшие агитаторы умело сеяли его среди крестьянских женщин, темных, требующих увеселений и жадных до одежды, вина и лакомств.

«Дрессируют их снисходительными способами, как зверей», – думал молодой инженер, понимая, что зараза коварно брошена на благодатную почву.

С настоящей радостью покидал он деревню и возвращался в свою коммуну в Толкачево.

Здесь тоже застал он опасные перемены.

Из Москвы пришел декрет, вводящий обязательное обучение. Старые безграмотные крестьяне и седые старухи, считающие азбуку за бесовский замысел, были принуждены посещать школу вместе с детьми и внуками. Посланный из города учитель высмеивал взрослых, лишая их авторитета в глазах молодежи, ругался скверными словами и до небес восхвалял способности малолетних учеников.