Ленин

Спустя несколько дней после битвы крестьян с презираемой ими «беднотой», или безземельными, оторванными от крестьянства людьми, поздно ночью, когда в хатах давно уже погасли огни, в деревню ворвался конный отряд Новгородского ЧК. Побитые и выгнанные крестьянами «негодяи» убежали в город, обвинили соседей в попрании декретов правительства и привели с собой солдат под командованием комиссара, агента ЧК.

Они будили жителей деревни и выволакивали из хат на митинг. Напуганные, слушали они угрожающую речь комиссара, мало что понимая, потому что был это чужеземец – латыш, плохо владеющий русским языком. Поняли однако, что разговор шел о «бедноте» и каком-то контрреволюционном заговоре, совершенном крестьянами. Поняли полностью, когда комиссар приказал стать в шеренгу и, отсчитывая каждого пятого, ставил отдельно.

Один из солдат объяснил:

– Товарищи крестьяне! Те люди станут заложниками и будут расстреляны, если вы не выдадите своих соседей, которые убили безземельных товарищей, требующих землю.

– Землю мы им дали. Они нас обкрадывали, забирая коров, коней, плуги… Нет у них такого права! – воскликнул стоящий среди заложников деревенский комиссар.

– Как это?! – заорал командир отряда. – Не знаете, что частная собственность была уничтожена навсегда? Все есть общее. Ну! Буду считать до трех. Говорите, кто из вас принимал участие в битве.

Крестьяне опустили головы и молчали мрачно.

– Раз… два… – считал приезжий комиссар, вынимая из кобуры револьвер. – Три!

Никто не вымолвил слова. Стоящий у заложников агент ЧК приложил ствол револьвера к уху деревенского комиссара и выстрелил. Крестьянин с раздробленной головой рухнул на землю.

Крестьяне поняли ситуацию полностью. Тотчас же начали бормотать между собой и толкаться локтями.

Из рядов вышло восемь крестьян и, сняв шапки, бормотало неуверенными голосами:

– Простите, товарищ комиссар! Мы не знали и защищались от насилия. Как-то получилось, что тех убили, а других покалечили… Простите!

Комиссар кивнул солдатам. Они окружили стоящих перед шеренгой крестьян и увели за село. Крестьяне провожали их злыми мрачными глазами, бабы выли и причитали, испуганные дети плакали.

Немного погодя ударил залп. Солдаты вернулись одни.

– Похороните тех позже! – крикнул комиссар. – А теперь запомните, что декреты существуют для того, чтобы их выполняли!

Крестьяне молчали, угнетенные и испуганные.

Комиссар продолжал дальше:

– Вы должны сейчас выбрать новый Совет для своей деревни. Власть выставит своих кандидатов.

Он развернул лист бумаги и прочитал исключительно фамилии безземельных крестьян – ненавидимой, презираемой «бедноты», бывших арестантов, бродяг, нищих.

– Кто протестует? – спросил комиссар, поднимая револьвер.

Никто не отозвался.

– Выбраны единогласно! – закончил комиссар церемонию «свободных и непринужденных» выборов и приказал привести коня.

В течение целого часа пребывания Григория Болдырева в деревне Апраксино правила «беднота». Власти поделили жителей на богатых, или «кулаков», и на «середняков». Началось с отчуждения богатых крестьян, а когда с ними закончили, приступили к реквизиции излишков скота и имущества, принадлежащего «середнякам».

Продолжалось это достаточно долго. Новые владыки, ничего не боясь, надеясь на помощь соседнего города, забирали отобранных у соседей коров и предметов для города, где меняли добычу на водку, новую одежду, лакированные ботинки или проигрывали ее в карты. Деревня быстро разорялась. Крестьяне со страхом ждали прихода весны и начала полевых работ.

Не было у них зерна на посев, ни добрых плугов и коней…

Суровая северная зима покрывала поля, улицы и хаты деревеньки толстым полотнищем снега. Крестьяне не выходили из домов, боясь показываться на глаза распоясавшейся «бедноте», постоянно пьяной, бесстыдной, наглой. С отчаянием смотрели они на пустые полки, размещенные в правом углу изб под потолком, и вздыхали.

Стояли там некогда иконы Спасителя, Богородицы, Святого Николая Чудотворца, яркие иконы с окладом из блестящего металла, на которых зажигались и мигали искорки от горящих перед ними масляных лампадок и восковых свечей. Преследуемые властью за веру в Бога, крестьяне спрятали их в подвалах, где хранили картофель и квашеную капусту. Под бременем тревоги и несчастий вынимали по ночам святые иконы и ставили на прежних, принадлежащих им местах, зажигали свечки и, отбивая поклоны, умоляли о прощении и милосердии.

Молитвы были короткие, ничего не значащие, упорные, рабские:

– Боже, смилуйся! Боже, смилуйся!

И так без конца – десятки, сотни лихорадочных однообразных стонов, прерываемых глухими ударами колен и голов об пол, тяжелыми вздохами и шорохом рук, которыми выводился знак креста, крепко, отчаянно прижимая свои пальцы ко лбу, плечам и груди.

Иконы со Святым Николаем воскрешали в памяти царя, который, брошенный всеми, погиб от руки власти рабочих и крестьян. Был он для народа Божьим Помазанником, земным Богом, ненавистным, но полным извечного обаяния.