Ленин

Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н.К. В одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала дорога и близка лишь недавно. А я её полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и надёжность. В Париже я очень любила приходить к ней, сидеть у неё в комнате. Бывало, сядешь около её стола – сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях, может быть, иногда и утомляешь её. Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умерла бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н.К., я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой. Только в Лонжюмо и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил…»[101]

По прочтении этого письма становится совершенно очевидно: Инесса Арманд Ленина очень сильно любила. Он к влюбленной поклоннице тоже был неравнодушен. Но любил ли Ленин Инессу? Думаю, тогда, в 1913-м, ещё нет. Иначе почему настоял на расставании, не отвечал на письма? Ведь Инесса готова была оставаться если не в Кракове, то хотя бы на галицийском курорте Ароза отнюдь не для революционной работы, а лишь затем, чтобы быть поблизости от предмета своей любви. Но Ильич был непреклонен и настоял на отъезде Инессы в Париж, – туда, где произошла их первая встреча.

Осенью 1914 года Ленин, Крупская и Арманд вместе жили в Берне. Надежда Константиновна вспоминала об этом совершенно спокойно, в идиллическом описании швейцарской природы никак не обнажая внутренний драматизм ситуации: «Жили на Дистельвег – маленькой, чистенькой, тихой улочке, примыкавшей к бернскому лесу, тянувшемуся на несколько километров. Наискосок от нас жила Инесса, в пяти минутах ходьбы – Зиновьевы, в десяти минутах – Шкловские. Мы часами бродили по лесным дорогам, усеянным осыпавшимися жёлтыми листьями. Большею частью ходили втроём – Владимир Ильич и мы с Инессой. Владимир Ильич развивал свои планы борьбы по международной линии. Инесса всё это горячо принимала к сердцу. В этой развёртывавшейся борьбе она стала принимать самое непосредственное участие: вела переписку, переводила на французский и английский языки разные наши документы, подбирала материалы, говорила с людьми и пр. Иногда мы часами сидели на солнечном откосе горы, покрытой кустарниками. Ильич набрасывал конспекты своих речей и статей, оттачивал формулировки, я изучала по Туссену итальянский язык. Инесса шила какую-то юбку и грелась с наслаждением на осеннем солнышке…»[102]

24 января 1915 года Ильич писал Инессе по поводу задуманной ей брошюры о свободе любви: «„Даже мимолётная страсть и связь” “поэтичнее и чище”, чем “поцелуи без любви” (пошлых и пошленьких) супругов. Так Вы пишете. И так собираетесь писать в брошюре. Прекрасно. Логичное ли противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что?… Казалось бы: поцелуи с любовью? А Вы противопоставляете “мимолётную” (почему мимолётную?) “страсть” (почему не любовь?) – выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолётные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… Странно. Для популярной брошюры не лучше ли противопоставить мещански-интеллигентски-крестьянский… пошлый и грязный брак без любви – пролетарскому гражданскому браку с любовью (с добавлением, если уж непременно хотите, что и мимолётная связь-страсть может быть грязная, может быть и чистая). У Вас вышло противопоставление не классовых т и п о в, а что-то вроде “казуса”, который возможен, конечно. Но разве в казусах дело? Если брать тему: казус, индивидуальный случай грязных поцелуев в браке и чистых в мимолётной связи, – эту тему надо разработать в романе (ибо тут весь гвоздь в и н д и в и д у а л ь н о й обстановке, в анализе х а р а к т е р о в и психики д а н н ы х типов)».[103]