Ленин. Человек, который изменил всё

А философские взгляды Богданова помещались в тома под названием «Эмпириомонизм». Ленин, ознакомившись с 3-м выпуском «Эмпириомонизма» еще в 1906 году, кипел, но сдерживал себя. «Прочитав, озлился и взбесился необычайно: для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем, не марксистским, – объяснял Ленин Горькому. – Я написал ему тогда “объяснение в любви”, письмецо по философии в размере трех тетрадок»⁵²⁹. Послание, иронично самим Лениным названное «объяснением в любви», замечал Валентинов, «содержало так мало знания философии и столь много оскорбительных для Богданова слов, что последний возвратил его Ленину с указанием, что для сохранения с ним личных отношений следует письмецо считать “ненаписанным, неотправленным, непрочитанным”»⁵³⁰.

А тут еще вышли «Очерки по философии марксизма» – со статьями Богданова, Луначарского, Базарова, Суворова, Бермана, Юшкевича и Гельфонда, – вытерпеть которые Ленин уже не смог. «Я с каждой статьей прямо бесновался от негодования… Нет, это не марксизм! И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонист и эмпириосимволист в болото. Уверять читателя, что “вера” в реальность внешнего мира есть “мистика” (Базаров), спутывать самым безобразным образом материализм и кантианство (Базаров и Богданов), проповедовать разновидность агностицизма (эмпириокритицизм) и идеализма (эмпириомонизм), – учить рабочих “религиозному атеизму” и “обожанию” высших человеческих потенций (Луначарский), – объявлять мистикой энгельсовское учение о диалектике (Берман), – черпать из вонючего источника каких-то французских “позитивистов” – агностиков и метафизиков, черт их поберет, с “символической теорией познания” (Юшкевич)… Я себя дам скорее четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или в коллегии, подобные вещи проповедующей»⁵³¹. И Богданов уже не был так нужен Ленину, как в 1904 году.

Отношения с Богдановым испортились до предела, хотя до конца марта Старик считал возможным отделять философию от политики. Потом все изменилось. А у Ленина – после спада революции – появилась масса свободного времени. Он занялся философией с фанатизмом неофита. Именно Богданов – все еще второй человек в партии – становился для Ленина воплощением всего зла мироздания, начинал существовать для него исключительно как мишень. «Товарищам-практикам, мало интересовавшимся философией, было не ясно, чего это так горячится Ленин, чего это он бешено так ругается, из-за чего рвет с недавними соратниками – Богдановым и К^о, чего ради блокируется он с Плехановым… Шла борьба за марксизм, за его основы»⁵³², – объясняла Крупская.

Раскол дошел до логического конца, переключившись с философии на политическую идеологию и тактику, на личные отношения. Богданов группировал около себя крайне опасных в глазах Ленина «отзовистов», призывавших отказаться от деятельности думской фракции эсдеков. Соломон, сам сторонник отзовизма, объяснял его логику: «Фракция качественно была очень слаба, и все ее выступления, по общему пониманию, были очень жалки… Однако, при всей своей качественной незначительности, фракция все время игнорировала указания Центрального комитета, обнаруживая крайнее самолюбие и основанную на невежестве “самостоятельность”… Сторонники лишения фракции мандата на партийном жаргоне именовались отзовистами». Соломон вспоминал свои споры с Лениным:

«– Как?! По-вашему, лучше остаться в Думе без наших представителей? – с возмущением прервал меня Ленин. – Так могут думать только политические кретины и идиоты мысли, вообще все скорбные главой…

Я долго старался не обращать внимания на эти обычные его выпады и вести разговор только по существу, лишь внутренне морщась…

– Ну, Владимир Ильич, легче на поворотах. Ведь если и я применю Вашу манеру оппонировать, то и я, следуя Вашей системе, могу обложить Вас всякими ругательствами, благо русский язык очень богат ими.

Надо отдать ему справедливость, мой отпор подействовал на него. Он вскочил, стал хлопать меня по плечам, хихикая и все время повторяя “дорогой мой” и уверяя меня, что, увлеченный спором, забылся…»⁵³³. В лагере «отзовистов» оказались все революционно настроенные большевики, включая и двух ближайших соратников – Богданова и Красина. «Вместе с тайным триумвиратом распалась старая верхушка большевизма»⁵³⁴, – замечал Троцкий.

Крупская подтверждала, что «с каждым днем становилось яснее, что скоро большевистская фракция распадется. В это тяжелое время Ильич особенно сблизился с Иннокентием (Дубровинским)»⁵³⁵. Теперь именно Иосиф Федорович Дубровинский становился большевиком № 2. Борьба с недавними сподвижниками поглотила Ленина полностью. Он писал Горькому 16 марта: «Газету я забрасываю из-за своего философского запоя: сегодня прочту одного эмпириокритика и ругаюсь площадными словами, завтра – другого и матерными».