Ленинъ как мессия

«Небольшой автомобиль» (1914 г.)171 Гийом Аполинер (Владимир-Александр Кострицкий, 1880-1918). На фронте был ранен в голову и скончался во время эпидемии гриппа 9 ноября 1918 года, а через два дня капитулировала Германия… Впереди был самый кровавый XX век с его диктаторами и машиной уничтожения. Предсказать судьбу России было несложно. Посол Франции в Петербурге Морис Палеолог, опираясь на своих осведомителей из самых различных слоев общества, поставил диагноз: «революция – неизбежна». 6 января 1916 года мемуарист записывает со слов своего осведомителя удивительную вещь. В декабре 1915 года(!) вожди социалистических партий провели совещания, где председательствующий А. Ф. Керенский обсуждал с коллегами программу революционных действий, «которую «максималист» Ленин, эмигрант живущий в Швейцарии, недавно защищал на социалистическом конгрессе в Циммервальде». Прения открытые Керенским, в которых приняли участия все присутствующие, единогласно приняли следующие пункты:

1. Постоянные неудачи русской армии, беспорядок и нерадивость в управлении, ужасающие легенды об императрице, наконец, скандальное поведение Распутина окончательно уронили царскую власть в глазах народа.

2. Народ очень против войны, причины и цели которой он более не понимает.

Запасные все неохотнее идут на фронт; таким образом, боевое значение армии все слабеет. С другой стороны, экономические затруднения растут с каждым днем.

3. Поэтому очень вероятно, что в ближайшем будущем России придется выйти из Союза (Антанты) и заключить сепаратный мир. Тем хуже для союзников.

4. Если мир этот будет заключать царское правительство, то он будет, конечно, миром реакционным и монархическим. А во что бы то ни стало нужно, чтобы мир был демократический, социалистический. Керенский резюмировал… прения таким фактическим выводом: «Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергать царизм, власть взять в свои руки и установить социалистическую диктатуру»172.

Как видим, Ленин был не в одиночестве: его идеи разделяли по крайней мере все социалистические партии, включая лидера «Трудовиков» А. Ф. Керенского, будущего противника большевизма. Не правда ли, что это странно… И об этом не любят вспоминать. Предвидеть в Ленине будущего властителя неизмеримо тяжелее. Еще задолго до появления Ленина на Финляндском вокзале Палеолог называл его будущим диктатором. 21 апреля 1917 года, на пятый день появления лидера большевизма, посол записал в дневнике: «Утопист и фанатик, пророк и метафизик, чуждый представлению о невозможном и абсурдном, недоступный никакому чувству справедливости и жалости, жестокий и коварный, безумно гордый, Ленин отдает на службу своим мессианским мечтам смелую и холодную волю, неутомимую логику, необыкновенную силу убеждения и уменье повелевать,.. Субъект тем более опасен, что говорят, он целомудрен, умерен, аскет, В нем есть, как я представляю, черты Саванароллы, Бланки и Бакунина».I 73 Ленин умирал не в самые лучшие времена. Внутреннепартийная борьба, провиденье тирании Сталина и многое другое удручало вождя. Я не собираюсь описывать его последние дни – они достаточно известны. Но есть одно стихотворное воспоминание поэта, который служил в курсантской команде Кремля.

Владимир Луговской, сын действительного статского советника и кремлевский курсант – нет, не все так просто. Это был последний день пребывания Ленина в Москве. Осенняя жуткая «желтая» нота пронизывает стихи поэта.

«Осенний день был золотист и рыж.

Пылали в небе купола соборов.

Наш Малый Николаевский дворец,

Где я служил в Кремле, был полон света.

А Кремль – корабль из камня – плыл над миром, Курантным боем говоря с Москвой.

Вдруг позвонили мне.

– Иди скорее!

Приехал Ленин. Выздоровел он.

Он в кабинет вошел… Он в Совнаркоме.

Какая сила вынесла меня,

Не знаю. Я бежал и задыхался.

В молчаньи перед аркой Совнаркома

Толпа стояла очень небольшая,

Смятенно как-то и сурово глядя

На черный ленинский автомобиль.

Шофер ходил, как звери ходят в клетке, – Вперед-назад. Опять вперед-назад.

Москва была еще тогда тиха.

Часы на Спасской медленно пробили.

Весь золотой, по старой мостовой

Скользнул шуршащий лист.

И вышел Ленин.

Он вышел медленно, но как бы быстро,

Ссутулясь и немного припадая,

Зажав в руке потрепанную кепку.

Он вежливо ответил нам. Желтел

Огромный лоб болезненно и влажно.

Он всех коснулся взглядом, но глядел

Прищуренными, жгучими глазами

В такую даль, что и сказать нельзя.

На небо посмотрел, на Совнарком,

На стены – вековечный труд народа,

На золотых орлов, тускневших в небе,

На бронзу пушек – след Наполеона,

На самый верх Никольской блеклой башни,

Что сбили мы снарядом в Октябре,

На всё, что мы зовем Кремлем, Москвой,

Россией, Государством, Нашим миром.

Он на секунду обернулся к нам,

Чуть поднял руку, сделал два движенья Ладонью – вверх и вниз. Да! Вверх и вниз, Но он глядел на окна Совнаркома, Те самые, Откуда виден мир.

Шофер, блестевший в ярко-черной коже,

Как смерть осунувшись за полчаса,

Рванул наотмашь дверцу. Взвыл мотор.

В последний раз прошла в окне машины

Отцовская крутая голова.

Он понимал: последний раз