К тому моменту к большевистской власти возникло множество вопросов – и помимо житейских, обывательских, вопросы политического характера: как объяснить теоретически и исторически совершенный
Ленин, однако ж, практик, большевизм для него – не догма, а живое руководство к действию, теория, которая живет за счет способности меняться в зависимости от обстоятельств. Поэтому он огрызается на все замечания защитников «чистой», абстрактной демократии с крайним раздражением (даже название брошюры Каутского для него псевдотеоретическое, лицемерное; на самом деле тот должен был прямо назвать брошюру: «Против большевиков»). Ленин и за двадцать лет до этого, никому не известным молодым человеком, писал про Михайловского так, что его анонимные рефераты квалифицировались как ульяновские потому, что были «с ругательствами»; а уж теперь, премьер-министр России, он не нуждается в соблюдении декорума, ему не нужно сохранять «связи» в социалистических кругах Европы. Начиная с недружественного, оживленного комической экспрессией пересказа («Показал нечаянно свои ослиные уши», «Поистине, точно во сне мочалку жует!», «Право же, видно, что Каутский пишет в такой стране, в которой полиция запрещает людям “скопом” смеяться, иначе Каутский был бы убит смехом»), постепенно Ленин входит в свой стандартный режим «hatchet job» – прямых оскорблений оппонента: «сладенькая фантазия сладенького дурачка Каутского».
Никакой чистой демократии, по Ленину, нет; просто попробуйте взглянуть на самую лучшую демократическую систему с точки зрения угнетенных классов. Демократия – для кого? В Античности была демократия – для рабовладельцев (но никак не для рабов), до октября была демократия – для буржуазии (но не для пролетариата), а сейчас есть диктатура пролетариата (против буржуазии). Ленин предпочитает называть вещи своими именами: «Диктатура есть власть, опирающаяся на насилие, не связанная никакими законами» – и затем еще «расшифровывает», что именно за насилие: «революционное насилие пролетариата над буржуазией для ее уничтожения». Вот действительно важный для Ленина вопрос – возможна ли диктатура пролетариата без нарушения демократии по отношению к классу эксплуататоров? К сожалению или к счастью, констатирует Ленин, пролетариат не может победить, не сломив сопротивление буржуазии; а раз есть насильственное подавление – то и нет свободы/демократии.
Соблюдение прав политических меньшинств? Но ведь до того нынешнее политическое меньшинство эксплуатировало своих жертв; и теперь – буржуазия сопротивляется: она организовала «дутовские, корниловские, красновские и чешские контрреволюционные восстания», платит саботажникам. Пролетариат намерен сохранить достигнутое в ходе революции господство и, имея право на насилие против своих бывших эксплуататоров, «внушает реакционерам страх», «поддерживает авторитет вооруженного народа против буржуазии».
Есть насилие реакционное – и революционное. Ленин против реакционного – и обеими руками за революционное. Что значит «примириться с буржуазией, не доводить разрыв до конца»? Если бы в принципе можно было примириться – почему же меньшевикам не удалось это сделать с февраля по октябрь?