Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Ленин даже позволяет себе нечто вроде кислой, но все же приветственной улыбки в сторону интеллигенции – и пишет заметку «Ценные признания Питирима Сорокина» – социолога, публично якобы порвавшего с правыми эсерами, поддержкой Учредительного и вообще политикой. Очень мило с его стороны; ведь с интеллигенцией, которая неизбежно мелкобуржуазна, нам все же нужна не война, а нормальные добрососедские прагматичные отношения; в партию их не зовем – но вместе трудиться – всегда пожалуйста. К 1922-му, впрочем, выяснилось, что кооперация с интеллигенцией чревата опасностями: Сорокин опубликовал социологическое исследование, снабженное комментариями, согласно которым цифра в 92 развода на 10 тысяч браков означает моральный крах большевизма в целом и большевистской семейной политики в частности; весьма скоро «защитника рабства» («Если г. Сорокину 92 развода на 10 000 браков кажется цифрой фантастической, то остается предположить, что либо автор жил и воспитывался в каком-нибудь настолько загороженном от жизни монастыре, что в существование подобного монастыря едва кто-нибудь поверит, либо что этот автор искажает правду в угоду реакции и буржуазии») посадят на поезд и отправят восвояси – к его «заокеанским спонсорам»; сам Питирим Сорокин, одержимый идеей деградации русской нации из-за большевиков, и после смерти своего обидчика продолжит свою в высшей степени научную критику: «Посмотрите на лицо Ленина. Разве это не лицо, которое можно найти в альбоме “прирожденных преступников” Ломброзо? Крайняя грубость, выраженная в безжалостных убийствах, в безжалостных резолюциях разрушить весь мир по своей личной прихоти, свидетельствует об этих зловещих чертах».

К осени 18-го относятся и попытки «прирожденного преступника» «перезапустить» отношения большевистской власти с большинством населения страны, то есть с крестьянами.

Готовность в любой момент перейти в наступление и оказать помощь восставшей Европе подразумевала создание больших запасов продовольствия и увеличение армии; и то и другое означало усиление давления на деревню, главный ресурс продуктов и живой силы. Разумеется, со стороны ленинская политика напоминала изощренную систему мер для того, чтобы под предлогом борьбы с мелкобуржуазностью вычистить русскую деревню до последнего.

На самом деле (в те моменты, когда ему требовалась поддержка непролетарских классов), Ленина беспокоил вопрос, как, наоборот, сделать крестьян богатыми – чтобы те обеспечивали экономический рост. Изобретение способа обойти этот роковой парадокс, соблюсти баланс экономической и военной выгоды большевиков в отношениях с деревней было зубной болью Ленина во все послереволюционные – не только военного коммунизма – годы. Осенью 18-го Ленин во всех выступлениях проговаривает, что советская власть в деревне держится не только на бедняках и батраках, что она не против середняка, что середняк – скорее союзник и точно не враг, если он не эксплуатирует чужой наемный труд. Вынужденный ежедневно выполнять две задачи-минимум: снабжение и распределение (кормить городской пролетариат и армию продуктами, добытыми у деревни), Ленин отчетливо осознавал, что его задача – не только отбирать хлеб, а затем ждать у моря погоды, пока деревня медленно пройдет весь длинный путь капитализма, но – стимулировать крестьян поступать на работу в высокотехнологичные, электрифицированные товарищества, где при совместном хозяйствовании производительность труда вырастает многократно. Однако шла война, действовали санкции, заграничная техника была недоступна – и надежда на то, что страна поднимется за счет разного рода социалистических коммун, оставалась призрачной. Это была очень крупная, коренная проблема. Ленин знал о ней, и магии слова «кооперация» – «сближение крестьян с рабочими на почве общих потребительских интересов» – явно не хватало, чтобы разрешить ее.

Съезды партии, на которых мучительно обсуждались способы примирения всех со всеми, проходили теперь в Сенатском дворце Кремля: изрядный прогресс по сравнению с брюссельским складом, кишащим блохами.