Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Дело не в том, что сначала Ленин был «глуп», а затем «поумнел»; мы видели, что, держа в голове утопию «Государства и революции» – вершину, которую он отчаянно хотел покорить при жизни, – он позволял себе время от времени отступать и «спускаться», если видел, что не в состоянии подняться наикратчайшим путем. Вокруг него всегда было много леваков, которых в хорошие периоды он использовал для «прощупывания» казавшейся ему перспективной ситуации – нельзя ли ее сдвинуть еще левее, а затем, в случае неуспеха, осаживал тех, кто по инерции сохранял чересчур левый настрой. Еще в 1920-м Е. Преображенский – явно имея благословение Ленина – настаивал, что деньги нужны только для того, чтобы, не собирая с буржуазии прямого налога, экспроприировать у нее посредством таргетируемой инфляции ее деньги – необходимые для гражданской войны с буржуазией же; затем обмен товарами останется, а деньги сами собой отомрут. Таким образом он «настрелял» из своего пулемета Наркомфина дензнаков на квадриллион рублей. И сам Ленин в том же 1920-м, видимо, полагал, что это хороший способ прийти к быстрому социализму; действительно, зачем обеспечивать дензнаки золотом, если оно нужно на приобретение разного дефицита (от локомотивов до кожаных подметок) для распределения, не для продажи. На самом деле речь идет не просто об изменении взглядов на природу инфляции, но об эволюции Ленина-финансиста. Если в 17-м ему представлялось, что ключ к управлению – это банки и финансы, что «власть буржуазии» подразумевает прежде всего «власть банкиров», подлинных дирижеров империалистического мирового концерта, что достаточно контролировать потоки денег – кому-то предоставлять преференции, а кого-то подвергать «революционной ассенизации» – а дальше в ходе быстрой классовой войны рабочие сами всё организуют и проконтролируют, а государство будет им помогать реквизированными у буржуазии деньгами, инвестировать в их проекты, – то теперь выяснилось, что да, банковскую систему присвоили и по сути разрушили, но толку нет; даже если залить кредитами промышленность, все равно производство застопорено: ничего нет – ни сырья, ни топлива, ни транспорта, а рабочие (на самом деле Ленин знал, что это по большей части недавние крестьяне, оказавшиеся на фабриках, чтобы уклониться от призыва в армию, – и не успевшие выработать пролетарского сознания) больше заняты тем, как продать на черном рынке металлические детали, отодранные от простаивающих станков. Деньги, реквизированные в банках, и золотой запас, отчасти захваченный в Москве, отчасти отбитый у Колчака, не позволяли вам модернизировать страну, если Донбасс отрезан, а англичане блокируют морские коммуникации. Даже и за золото вы не сможете купить хлеб, дрова, обувь, лекарства.

И вот уже в 1921-м Ленину приходится засесть за свои старые счеты, на которых он вел статистику «безлошадных хозяйств», и признать: прогресс будет обеспечиваться не быстрыми мощными точечными инъекциями золота в самые перспективные сектора экономики, но за счет постепенного экономического роста, который даст оживление торговли и переход на расчеты более традиционными, обеспеченными золотом и товарами деньгами.

В массовом сознании Ленин едва ли воспринимается как бог-покровитель международной торговли, и тем не менее одним из самых ярких направлений его деятельности в начале 1920-х стало секрецирование феромонов, которые должны были изменить поведенческие инстинкты иностранных и отечественных инвесторов, избегавших Советской России как черной дыры. Редко появляющееся в нынешнем экономическом лексиконе слово «концессия» словно бы излучало некую магию, как в середине 2010-х – «криптовалюта», – хотя, буквально переводившееся как «уступка», оно подразумевало всего лишь сдачу государством в аренду неких фрагментов госсобственности по принципу «тебе вершки, а мне корешки»: владеющая деньгами и технологиями часть акционеров – арендаторы – использует свои активы и организует производство (добычу, эксплуатацию) чего-либо, тогда как другая часть – юридические владельцы – получает половину (треть, пять процентов, один процент) прибыли предприятия. Так радужно, однако, все выглядело лишь у Ленина в голове; то, что учредить было «архижелательно», на деле оказалось архизатруднительно.