Ленин. Самая правдивая биография Ильича

Разумеется, были и противоположные примеры. Осенью 1922 года пароходами и поездами из России были отправлены в эмиграцию более 160 видных представителей российской интеллигенции. На «философском пароходе», как стали называть это явление, покинули страну Питирим Сорокин, Николай Бердяев, Лев Карсавин и другие ученые с мировыми именами. В первую очередь высылка коснулась гуманитариев, хотя уезжали и представители естественных наук. Ленин лично контролировал процесс высылки, еще в мае 1922 года направив Дзержинскому письмо «о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции». В нем он требовал аккуратно подходить к составлению списков – высылке подлежали только «явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу».

В то же время Ленин стремился сохранить научные кадры, которые могли примириться с советской властью. «Ломайте поменьше! Чем меньше наломаешь, тем лучше!» – так призывал он обращаться с профессурой. Свяжите их твердыми программами, давайте им такие темы, которые объективно заставляли бы их становиться на нашу точку зрения. Например, заставьте их читать историю колониального мира: тут ведь все буржуазные писатели только и знают, что «обличают» друг друга во всяких мерзостях: англичане – французов, французы – англичан, немцы – тех и других».

Ленин не одобрял крайностей и в сфере культуры. К бурно развивавшимся после революции новым направлениям искусства – как литературного, так и изобразительного – он относился с определенным скепсисом. В 1921 году он посетил ВХУТЕМАС – Высшие художественно-технические мастерские в Москве – и встретился с их учащимися. Очевидец этой встречи вспоминал: «На вопрос Ленина, что читает сейчас молодежь, любит ли она, например, Пушкина, студенты ответили, что Пушкин «устарел», он «буржуй», и все они стоят за Маяковского – он революционер, а как поэт намного выше Пушкина. После посещения ВХУТЕМАСа, беседуя с Красиковым, Ленин говорил, что совершенно не понимает увлечения Маяковским (стихи его он совершенно не переносил). Только пусть люди меру знают и не ставят шутов, хотя бы они клялись революцией, выше «буржуя» Пушкина».

Кларе Цеткин, посетившей Москву в 1920 году, Ленин прямо сказал: «Мы чересчур большие «ниспровергатели в живописи». Почему надо преклоняться перед новым, как перед богом, которому надо покориться только потому, что «это ново»? Бессмыслица, сплошная бессмыслица! Я же имею смелость заявить себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости». Для него по-прежнему дорогими и ценными оставались произведения мировой классики XIX века и предшествующих эпох, включая античную скульптуру. Вкусы, усвоенные им в молодости, так и не изменились на протяжении жизни.

Еще в 1904 году Ленин выступал против «разрыва с прошлым» в революционной культуре. Собеседнику, требовавшему такого разрыва, он заявил: «Послушав вас, придется признать предосудительными и, чего доброго, вырвать и сжечь многие художественные страницы русской литературы. Ваши суждения бьют по лучшим страницам Тургенева, Толстого, Аксакова. Ведь до сих пор наша литература в преобладающей части писалась дворянами-помещиками. Их материальное положение, окружающая их обстановка жизни – а в ней были и липовые аллеи, и клумбы с цветами – позволяла им создавать художественные вещи, которые восхищают не одних нас, русских. В старых липовых аллеях, по вашему мнению, никакой красоты не может быть, потому что их сажали руки крепостных и в них прутьями драли крестьян и дворовых. Это отголосок упростительства, которым страдало народничество. Мы, марксисты, от этого греха, слава богу, освободились. Следуя за вами, нужно отвернуться и от красоты античных храмов. Они создавались в обстановке дикой, зверской эксплуатации рабов. Вся высокая античная культура, как заметил Энгельс, выросла на базе рабства. Раз Самсонову нравятся липовые и березовые аллеи, клумбы с цветами помещичьих усадеб, значит, заключаете вы, он заражен специфической феодальной психологией и непременно дойдет до эксплуатации мужика. Извольте в таком случае обратить внимание и на меня. Я тоже живал в помещичьей усадьбе, принадлежащей моему деду. В некотором роде я тоже помещичье дитя. С тех пор много прошло лет, а я все еще не забыл приятных сторон жизни в этом имении, не забыл ни его лип, ни цветов. Казните меня. Я с удовольствием вспоминаю, как валялся на копнах скошенного сена, однако не я его косил; ел с грядок землянику и малину, но я их не сажал; пил парное молоко, но не я доил коров. Из сказанного вами (…) вывожу, что такого рода воспоминания почитаются вами недостойными революционера. Не должен ли я поэтому понять, что тоже недостоин носить звание революционера?»