Ленин в 1917 году

Каменев, Рыков, Милютин (Владимир), Зиновьев и Ногин вышли и из ЦК, заявив: «Мы не можем нести ответственность за гибельную политику ЦК, проводимую вопреки воле громадной части пролетариата и солдат, жаждущих скорейшего прекращения кровопролития между отдельными частями демократии… Мы уходим из ЦК в момент победы, в момент господства нашей партии, уходим потому, что не можем спокойно смотреть, как политика руководящей группы ЦК (то есть — Ленина. — С.К.) ведёт к потере рабочей партией плодов этой победы, к разгрому пролетариата…»

(Рид Джон. Десять дней, которые потрясли мир. М.: Госполитиздат, 1958, с. 221–222.)

Уж не знаю, чего было в этом заявлении больше — политической трусости или политического лицемерия?

Какой там «момент победы?» Шла тяжелейшая борьба с проблематичным исходом!

Какое там «господство партии»? Чуть ниже мы увидим картину дикого и тотальногосаботажа, с которым пришлось столкнуться большевикам!

И вот в этот «момент истины» повести себя так безответственно и подло… Ногин умрёт в 1924 году, а остальные четыре дезертира из ЦК образца ноября 1917 года будут репрессированы в эпоху Сталина, и позднее о них начнут писать как о «безвинных жертвах сталинского террора, уничтожавшего старую ленинскую гвардию»…

Что ж, они действительно до какого-то момента входили в «гвардию» большевизма. И гвардию «ленинскую» — другой, собственно, и не было… Однако, не исключаю, что Ленин — была бы его воля — собственноручно пристрелил бы тогда же, в ноябре 1917 года, этих своих «гвардейцев».

И было бы за что!

Два дня — 5 (18) и 6 (19) ноября Ленин работал над Обращением ЦК «Ко всем членам партии и ко всем трудящимся классам России». В этом Обращении он прямо назвал ушедших дезертирами и писал:

«Задачи, стоящие сейчас перед нашей партией, поистине неизмеримы, трудности огромны, — и несколько членов нашей партии, занимавшие раньше ответственные посты, дрогнули перед натиском буржуазии и бежали из нашей среды. Вся буржуазия и все её пособники ликуют по поводу этого, злорадствуют, кричат о развале, пророчат гибель большевистского правительства.

Товарищи! Не верьте этой лжи. Ушедшие товарищи поступили как дезертиры… но мы заявляем, что ни на минуту и ни на волос дезертирский поступок нескольких человек из верхушки нашей партии не поколеблет единства масс, идущих за нашей партией, и, следовательно, не поколеблет нашей партии…»

(В. И. Ленин. ПСС, т. 35, с. 73–74.)

Ленин прямо говорил народу:

«Всем известно, что Второму Всероссийскому съезду Советов Центральный Комитет нашей партии предложил чисто большевистский список народных комиссаров и что съезд этот список чисто большевистского правительства одобрил…

Нас обвиняют хоры буржуазных писак и людей, давших запугать себя буржуазии, — в том, что мы неуступчивы, что мы непримиримы, что мы не хотим разделить власти с другой партией. Это неправда, товарищи! Мы предложили и предлагаем левым эсерам разделить с нами власть. Не наша вина, если они отказались…»

(В. И. Ленин. ПСС, т. 35, с. 73, 75.)

Это говорилось не в кулуарах, а перед лицом всей страны. И страна уже училась разбирать именно в голосе Ленина только правду. Партийный же кризис кончился на этот раз тем, что Шляпников и Теодорович в порядке партийной дисциплины вернулись на свои посты, Каменев был смещён с поста председателя ВЦИКа и вместо него избран Свердлов.

Зиновьев был отставлен от председательствования в Петроградском Совете — увы, лишь на время.

А ПРОБЛЕМЫ наваливались и наваливались. Ведь все те, кто стоял ранее у власти — как до Февраля 1917 года, так и до Октября 1917 года, после Октября 1917 года никуда из России не исчезли…

В Тобольске жил с семьёй царь Николай, и его охранял назначенный ещё Временным правительством экс-народник Панкратов, вместе с Алексинским клеветавший на Ленина в июле 1917 года…

Тот же Алексинский, а также и Керенский, Либер и Дан, братья Рябушинские, Милюков и князь Львов, Гучков и Савинков, генерал Спиридович и генералы Краснов, Корнилов, Деникин, адмирал Колчак и эсер Чернов — все они, как и десятки и сотни других крупных фигур только что свергнутой России, ещё не стали «белоэмигрантами» — самого такого понятия тогда ещё не было.