Ленинград действует. Книга 2

Сегодня, впервые в этом году, я ощутил аромат цветов. На столе в столовой летчиков стоял букет пряной черемухи. Как приятно вдыхать этот запах! Вся деревня в цвету, и, наслаждаясь цветеньем, думаешь о том, какой же презренной сволочью должно быть то двуногое животное, которое придумало и внесло в мир эту войн)!.. Но уж если пришлось нам биться, то надо биться с величайшей злобою, с величайшей ненавистью к врагу, с предельным самозабвением и мужеством. И гордость за мой русский, за мой советский народ растет в душе, когда видишь сам, своими глазами, как работают в небесах наши летчики.

С одним из них я никак не успеваю довести до конца дружескую беседу: только сядешь с ним рядышком поговорить, только затянешься табачком, как вдруг возглас: «По машинам!» И мой собеседник, оборвав речь на полуслове, ровно через минуту уже сечет облака в поднебесье, и глядишь за ним, и волнуешься за него… Но еще немного – и он опять сидит рядом со мной и весело продолжает беседу, с того недоговоренного полуслова…»

… По пути в деревню – кладбище. Много могил без надписей, на некоторых лежат осколки снарядов и бомб. На другом конце кладбища – присыпанные битым кирпичом могилы летчиков. Красные фанерные пирамидки с надписями. Большая фотография в венке из искусственных цветов:

«Мл. лейтенант Мефодий Молошок – погиб 13. 4. 42»

Вот другая:

«Еременко Георгий Кузьмич. 13. VII. 41».

На краю кладбища над полуразбитым домом, где штаб бао, ржавая вывеска:

«Начальная школа Мгинского района».

И прямо против нее две могилы рядом, покрыты еловыми ветками с шишками. Некрашеные деревянные стойки с перекладинами. На них надписи чернилами:

«Здесь погребен Лева Плисткин 13 лет. Погиб 1 мая 1942».

«Здесь погребен Геня Плисткин 15 лет. Погиб 1 мая 1942».

Мины!.. Опасен ныне колхозный труд!..

В совхозе «Красный Октябрь»

31 мая

А что же все-таки делают здесь те, кого в дни войны принято называть «гражданскими людьми» или «мирным населением»?

Я – в правлении совхоза «Красный Октябрь», Мгинского района, Ленмолокотреста НКСХ РСФСР.

Зашел к директору молокотреста, пожилому коммунисту Федору Михайловичу Овчинникову, в отдельный, стоящий на отшибе домик. Озабоченный своими делами, заросший желтоватой щетинкой, директор сутулясь сидит за грубо сбитым столом в жарком ватнике. А перед ним, в крашенной луком кофте из мешковины, опершись худыми узловатыми руками на край стола, стоит рыжеволосая, тощая женщина лет сорока, что-то настойчиво и голосисто от него требуя.

Увидев меня, она умолкает, отодвигается от стола, но не уходит.

Ты постой, постой, Евдокия Егоровна! – кидает ей Овчинников. – Отвечу человеку, а с тобой у меня разговор долгий!.. Так вот, товарищ военный корреспондент, время терять не будем, совхоз наш, значит, был зоной пустыни в результате девятнадцатидневного пребывания немцев… С тридцатого ноября по восемнадцатое декабря они тут владычествовали… Ни одного метра жилья; разбитые производственные постройки и поля, усеянные минами, трупами, железом. Оставшихся здесь рабочих и главным образом их семьи (было семьдесят два человека) немцы собрали в одну комнату, и дом загорелся. Восемнадцать человек сгорело, одиннадцать искалечено, у остальных тяжелое моральное потрясение… Да вот она тут при немцах была, все пережила!

Была, была, – на высокой ноте сразу взяла в голос рыжеволосая женщина. – Ребеночек маленький замерз, Анатолий, восьми месяцев! – Женщина вдруг расплакалась. – Наши отступали, директор совхоза свою семью отвез на лошади… «А как мы?» – «Машина придет!» Мы и остались. Которых ранили, которые сгорели. Снаряды рвались, а мы – в домах. Побежали в землянку, ждали машин. Налетел немец, ох, тошнехонько, закрылись, а он – махает к дому. Там все – на крючок… Утром выскочила я, – вижу, там немец в халате белом, с биноклем. Кричу: «Где ребеночек?» Он по-русски: «Там, в доме!» Побежала, – ребеночек один в пустой комнате, он уже замерз, часа три, как пришли они, помер ночью.

Из землянки немец всех выгнал в дома по ту сторону речки, – два дома большие были. Хлеб сгорел, – выскочишь под снарядами, принесешь… Голодовали, жмыхи попросишь, турнепса мороженого пососешь. Так, человек на человеке, восемнадцать дней сидели. Немцы придут, возьмут тарелку, нож, лампу, уйдут. Я девочку пяти лет держала на коленях, сунусь, закроюсь, – глаза бы не видели!.. А мальчик, Игорь, одиннадцати лет, успел убежать с нашими бойцами, кормился с ними…

А когда дом сгорел, ни пары белья – остались, кто живы, и голые и голодные… А теперь? Я – сама! Муж мой в армии, оторвало ногу, мимо Жихарева ехал, письмо послал – от двадцатого мая… И мальчик Игорь в больнице в Путилове, с тифом лежит, заболел…

Эта женщина, Евдокия Архипова, работает в совхозе двадцать лет, со дня организации совхоза в 1920 году.

Своя корова была и куры, одежа, работали – благодать! Здесь даже и столовой не было, все по домам хорошо жили, поросят держали, – что хочешь!.