Облачность до самой Будогощи была семьдесят пять метров, а местами и на бреющем самолет зарывался в волны облаков. Ориентиров нет: лес и болота. Вылетали поздно. Над землей дымка, туман, требовалось держать курс исключительно по компасу. Почувствовал, что уклонились, поэтому взял провес, угадал точно: внизу увидел Малую Вишеру, но едва разглядел ее. В Будогощи (узнал где сесть только по ракетам) садился в темноте, без ночного оборудования самолета на очень ограниченной площадке. Едва успел сесть – налет одинокого Ю-88, сбросил бомбы. Но его удачно поймал прожектор, открыли огонь зенитки, он ускользнул в облака… В таких же условиях Мурзинский возвращался в Шум…
Итак, от большого зеленого поля, разбрызгав росу, отрывается маленькая, ничем, кроме смелости летчика, не вооруженная У-2. Командир первого звена связи старший лейтенант Померанцев отправился в свой тысяча пятьдесят восьмой за эту войну полет. На борту машины – пассажир, которому сказано, как и когда он должен выпустить белые и зеленые ракеты, ибо самому летчику этим в пути заниматься некогда.
Над самолетом – белая, похожая на день, ночь; внизу – в пяти метрах под неподвижно висящими колесами – верхушки сине-лиловых сосен, лунки болотных прогалин, а впереди по заданному курсу – «Большая деревня», которую все, кроме летчиков эскадрильи связи, зовут Ленинградом.
У-2 летит, и характерный, знакомый всем наземным частям, замаскированным в этих лесах, звук мотора предупреждает зенитчиков: «Не стреляйте, свои!..» Переменчивым рокотом разносится этот звук по лесам, но никто ни в небесах, ни на земле не видит распростертой над кронами деревьев в медленном, неторопливом полете легкой, совсем не военной машины: только на секунду закроет она своим абрисом небо от устремившего взоры вверх часового и исчезнет, словно накрытая ветвями, четким силуэтом, врезанным в белую ночь.
Вот и озеро – белесая падь. Машина скользит над ним, как жучок-плавунец. В поверхности озера, как в зеркале, отражается внимательное лицо глядящего вперед летчика… Вот немцы, видны их окопы, их зенитные батареи… Ежели ветерок в их сторону, они начинают стрелять. Видны огненные шары трассирующих снарядов, Померанцев рассчитывает: этот вот пройдет выше, этот – потухнет, врезав в воду свою коротенькую дугу далеко от машины влево, а этот… огненный шар стремительно мчится прямо к машине, еще секунда – и пути их пересекутся… Но маленький самолет, припавший к самой воде, пропускает смертоносный шар в метре над своими свистящими крыльями… Пассажир отирает ладонью внезапно вспотевшие щеки, а Померанцев, обернувшись на миг к нему, улыбается. В переговорной трубке слышен его здоровый, счастливый голос: «Ну, как? Красиво горел?»
И самолет вновь вздымается на маршрутный предел своей высоты – три метра над поверхностью озера, чтобы никакой «мессершмитт», кружащийся коршуном в облаках, не увидел…
Пока пассажир все еще раздумывает о своем пилоте: «Неужели он каждую ночь, да еще несколько раз так летает?» – У-2 уже бежит по росистой свежей траве ленинградской земли.
Припечатанный пятью сургучными бляхами пакет («Серия Г. Весьма срочно и совершенно секретно») для командующего Ленфронтом вручен затормозившему мотоциклисту, а пассажир шагает к гостеприимно раскрывшей черную дверцу «эмочке». И, отъезжая, видит: самолет уже истаивает в предутреннем белом небе. Померанцев спешит до зари вернуться домой – к недопитому стакану чая и букету черемухи, к разговору со своим штурманом Мироновым о «Севастопольских рассказах» Льва Николаевича Толстого…
Ну а мне, пассажиру воздушного связиста, надо денька хоть на два – в Ленинград. Сдам материалы в ТАСС, «отпишусь», похожу по городу, посмотрю, как он дышит сейчас, и – по воздуху, по воде ли – обратно, в лесную армию!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
НА ОСВОБОЖДЕННОЙ ЗЕМЛЕ
В КОЛХОЗЕ «НОВЫЙ БЫТ»
В СОВХОЗЕ «КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ»
В МУГИНСКОМ РАЙИСПОЛКОМЕ