Ленинград действует. Книга 3

Приходит Шишов, говорит: «Вот, едут, едут сзади!»

Народ весь — на улицу, и мирное население, и партизаны. И откуда у мирного населения взялись флажки: и у каждого, и у детей? Встречают! А партизаны большой хороший флаг вынули!..

Встречали с улыбками, конечно. Мы: «Здравствуйте, здравствуйте! — и в объятия, а женщины — со слезами уж, ревут, что коровушки! И главное, бойцы здороваются с детишками: «Здравствуйте, детки, старики!» Очень плакало население, жутко!..

Так у нас все и вышло. Нам, Девятой бригаде, приказ с Ленинграда: продвинуться еще в тыл немецкий, сюда, к Луге. Здесь, конечно, нас потрепали, немножко тяжело было, — в Островно. Бои были…

А потом нам опять радиограмма, Иван Дмитриевичу, — что он идет в Лугу, на старую работу. Он меня и вызывает: «Клава, поскольку ты старая партизанка, я тебя знаю, я тебя с собою беру. Поедешь в Лугу?»

«Конечно, Иван Дмитриевич, обязательно поеду!»

Провожали нас хорошо. Салют делали с автоматов, выстрелы; крепко — в объятия, поцеловали все в щеку. Цветные ракеты — утром было — бросали. Нас провожали около двухсот человек партизан из разных бригад — Девятой, Двенадцатой и Шестой. Лошадка; на санях я, Нина — подруга моя боевая; на вторых санях — Алексеев и Лапин. Ехало нас четверо на двух санях, а Иван Дмитриевич на другой день поехал… Продукты: мясо, мука пшеничная, сухари, хлеб; автоматы свои, патроны…

Приезжаем в Лугу, встречаем мы своего нового редактора Девятой бригады, Колю (Никандров через трое суток приехал). Коля: «У меня ночлег найден хороший!..»

Приезжаем на ночлег — в центре Луги, деревянный домик. И хозяйка есть в доме, партизанская семья там. Как увидела нас — целовать! И говорит со слезами: «Где-то моя доченька, Нина, тоже в партизанах!»

«Где-нибудь и она ездит так!»

Конечно, мы начали готовить ужин. Она дала нам картошки. Ее зовут Тося, лет сорок ей. И говорит: «Родненькие мои, баню вам завтра стопим, в бане помоетесь!»

Кровать, простыни, подушки — все она для нас нашла!

Рассказывала о немцах, как ей было плохо, как они ее изнуряли здесь, звали ее: «партизанка!» Больная она, больше лежит, сердце у нее. Не эксплуатировали на работах.

Назавтра ходим мы топить баню. Тося: «Вот, у хозяйки рядом, которая уехала с немцами, дрова сухие есть; другая поселилась, не пускает в кладовку! Сходите попросите, чтоб она открыла взять дров!»

Я прихожу утром к ней, спрашиваю дров. Она: «Нет, это дровы собственные мои, я покажу вам. И сырые они!»

Я смотрю: сухие под сырыми заложены.

Я Тосе опять. Приходим, проверяем. Тося: «Иди, иди туда, вперед, дверь другая там, правая — сухие дровы».

Та: «Не пущу!»

И забирает Тосю, и за руки уводит от кладовой. Я кричу: «Не трогай, брось немецкие поступки твои, теперь власть не немецкая, а советская, так что браться не можешь за руки, а сказать можешь!»

Взяли дров, напилили, стопили баню. Намылись в бане; так хорошо, легко нам стало! Да, два месяца не были в бане. И мы намылись все, очень были довольны тетей Тосей и благодарили ее все.

Мирная жизнь!

Мы не привыкли жить в мирной обстановке. Нам вот, кажется, скучно. И хочется нам воевать, и все! И сидишь, и думаешь: хорошо бы, если б нас опять куда-нибудь забросили в лес, мстить коварному врагу. Еще, может, за всех не отплочено, может, оставши еще. Печки топить не хочется. Привыкла стрелять, да и все!

Когда въехали в Лугу — хмурый народ. С радостью они нас встречают или нет, кто их знает. Чувствуется, как они вроде рады, как и не рады.

«Что, бабушки? (или мамаши?) Рады, что пришли наши?»

«Как же, родименькие! Ведь нам надоело…»

И начинают нам доказывать… А запинаются, как боятся чего-то!

Посмотришь на город — так сердце болит, эх, жалко, думаешь!

На девиц я сурово смотрела, и все смотрели сурово. Идет расфуфыренная, бровки подведены, губки подкрашены; прически, конечно, немецкие, и сапожки немецкие, во зло так входит все! Эх, думаешь, девушки! Что вам нравилось немецкое, куклы немецкие? Если я буду жива, все равно мы этих куклов растреплем! Не нравятся ихние выходки!.. И перестанут немецкие эти хихикалки глазки строить, лицо серьезное будет при нас. Хватит, похихикали с немцами!

Идем в Луге от тети Тоси, и взорван мост. И там собираются старушки эти, по дровы. Я спрашиваю: «Бабушка!»

«Что, — говорит, — родненькая?»

«Вот этот мост. Надо расставить ваших немецких куколок, построить; они, как видно, любезничали с немцами на этим мосту!»

Она смотрит и с испуганным лицом:

«Да, да, доченька, правильно говоришь, любезничали, любезничали!»

…На дороге я, с Ниной, с Марусей. Разговариваем. Красные ленточки, и автоматы с собой. Командиры и бойцы останавливаются вокруг нас. И ходят, и смотрят с мужеством таким на нас. И не спрашивают, а только смотрят. А потом все же я решилась: «Что вы, товарищи военные, смотрите так на нас? Только извините — товарищ военный, я по званию не знаю вас!»

А он мне отвечает, говорит: «Мне интересно смотреть на вас, какие вы оживленные! На вас очень смотреть хорошо со стороны! Лица у вас веселые, оживленные, жизнерадостные! Я представляю из себя — майор…»

И заявляет: «Вы кончили воевать, что ли, девушки?»