Ленинград действует. Книга 3

Когда гитлеровцы отступать стали, все деревни эти пожгли!..

В разговор вступает другая Нилова — Мавра Ниловна. Строги, как на старинной иконе, темно-серые ее глаза, седина в волосах, бледное лицо в морщинах. Была она до войны председателем колхоза «Рыбиха». Точна в словах, говорит решительно:

— Он тут сначала дал задание: в Рыбихе на пай четыре с половиной га земли пахоты, а на половину пая — два с четвертью га. Задание такое: озимого — На полпая, сорок соток лично. Нужно было мне восемнадцать пудов ржи сдать с полпая. А я работала одна, сын — раненный при ловле карателями молодежи, когда он через речку плыл, на дорогу убегал. Кроме ржи — шестнадцать пудов ярового, и еще сдать одну тонну картофеля. Это мне только! Я не могла сдать, крестьяне тоже свое не могли и не хотели. Зарыли весь хлеб, — сами еще в деревне жили.

«Барин» явился выкапывать, нащупывал ямы. А когда крестьяне все убегали, под пулями, под обстрелом, он, со своими немцами сжигал дома.

— Этот «барин» Сергей Иванович, — вставляет свое слово крестьянин Василий Федоров, — охотился на зайца с мужиками вместо собак, заставлял их лаять по-собачьи!

А за ним солдаты с автоматами, — кто не залает — пулю! — добавляет кто-то.

И ели этих пуль наши люди, когда «барину» что не так покажется!.. Лежат в земле их косточки!

Мавра Ниловна продолжает:

— Раз двадцать семь человек не успели бежать, когда ямы с картошкою он раскапывал. Я в подвал сунулась, а сын мой Сергей, девятнадцатилетний парень, через реку вплавь бросился. Они тут пулеметный обстрел по нему открыли. Пули попали в кепку, а он — на шоссе, и тут ему — в бедро, насквозь… Там он в кусты заполз, через реку они не двинулись. А меня поймали. И всех двадцать семь нас и меня, значит, собрали, из деревни выселили; пешком, под конвоем до железной дороги, до станции Подсев. Сидели пять суток под открытым небом. Это было в октябре тысяча девятьсот сорок третьего. Потом нас погрузили в вагон. Там в вагонах весь Славковский район был. Скомандовали: в отправку, в Литву! Прошел офицер с переводчиком, объявил: «С вагонов не скакать, будете застрелены!»

Вечером нас хотели отправить. Но партизаны взорвали железную дорогу против станции Локоть. Нам пришлось ночевать в поезде, а там рядом лес, и много людей разбежались. Под обстрелом много погибло, и с детьми некоторые ранены и убиты были. Мне удалось бежать…

С нашей деревни из двадцати семи человек вернулись пять: Михайлова Евдокия со своей дочерью Анастасией, тринадцати лет, выселенка Анастасия с мальчиком семи лет. И я… Сын мой, раненый, тут оставался, его соседи подобрали, спрятали в совхозе у знакомой, Валентины Александровны Палко. Там в совхозе немцы стояли, но она хоть боялась, а «все равно, не погибать же живому!». Немцы сначала не знали, потом узнали, да он уже вылеченный был, скрыл рану. Проверили документы и приказали уйти на прежнее жительство, в Рыбиху. Я за сыном ходила, и мы с ним переехали домой.

Когда наши сюда пришли, я на радостях, что сын цел, и я вернулась, и изба цела, решила: излишек сдам, и сдала на армейский обоз овса сто килограмм и еще… вот, глядите!

Мавра Ниловна протиснулась за печь, извлекла тряпичный узелок с документами и протянула мне справку — расписку начальника полевой почты с печатью войсковой части № 3446, от 6 марта 1944 года, № 10, подписанную гвардии полковником Кутаниным, о том, что М. Н. Нилова из деревни Рыбиха сдала добровольно в фонд обороны одну тонну картофеля…

— В эту же часть, — продолжает Мавра Ниловна, — и сын пошел добровольно, — в Двенадцатую Новогородскую ударную гвардейскую бригаду. Его взял к себе полковник в охрану, так как сын ходить хорошо не может, кости пробиты.

И показывает мне справку той же части о том, что ее «сын находится на военной службе в Красной Армии».

— Картофель была с сентября сорок третьего года закопана! Сама я предложила им раскопать. А пятьдесят мер оставили для себя. А сын: «Хоть я раненый, а я хочу идти за свою Родину и за свою кровь, у меня отец в армии с первого дня и брат в армии!..»

Вот, значит, вам мой рассказ — о помещике это, о «барине». Не вышло у него здесь с имением! Уж барин!..

И такое презрение вложила она в это подчеркнутое интонацией слово, что в многолюдной избе воцарилось глубокое молчание!..

Участь деревни Волково

Высок, красив, загорелый крестьянин, волосы лежат могучей коричневою копной!.. Василий Федорович Федоров родился и всю свою жизнь прожил в деревне Волково. Вот что рассказал он об участи своей деревни и ее жителей.

— У меня сын в партизанах с первого сентября — Скорняков Юрий Васильевич. Поэтому я в лесах скрывался. Эстонцы-каратели пришли в деревню, сожгли все двенадцать ее домов, оставили только два сарая. После того из восьмидесяти четырех жителей деревни сорок два ушли в лес. Остальные сорок два выкопали землянки на пепелищах, остались. Прихожу я к ним в деревню девятого или десятого января и говорю всем:

«Ребята, уходите отсюда вон, покамест он не явился. Придет, все ужгет, и не будет тогда возможности жить, давайте в лесу жить!..» Они: