Ленинград действует. Книга 3

Узкие улицы этого по-средневековому компактного и красивого города заполнены обломками так, что местами пройти невозможно. И даже эти завалы немцами минированы. Характерно: ни в пустых коробках домов, ни в наваленных снаружи обломках не видно никаких следов имущества жителей. Все вывезено немцами заблаговременно или сожжено. Останки города производили бы впечатление древних руин, если бы не продолжавшиеся кое-где пожары и не трупный, выбивающийся из-под развалин запах. За все время наших блужданий мы видели только двух живых местных жителей: подозрительного парня с хомутом в руках и какого-то полусумасшедшего старика.

Поднявшись от берега на когда-то великолепную эспланаду бульвара, мы встретили здесь еще двух людей, но оба они только что, как и мы, переправились с того берега реки. Один из них был старшим лейтенантом контрразведки, а второй — в касторовой шляпе и узком гражданском пальто — оказался тов. Николаем Каротаммом, первым секретарем ЦК КП Эстонии.

Он обратил наше внимание на бывший музей, превращенный немцами в конюшню, — груды навоза заполнявшие разбитый дом, горели.

Глаза этого человека были напряженными и поблекшими, лицо — серым. Мы понимали, что он очень устал и что блуждания по руинам мертвой Нарвы терзают его душу… Против дымящегося, превращенного в сквозящую каменную коробку музея на углу Рыцарской и Садовой улиц столь же зияющим, прогорелым был дом Петра I. Он ничем не отличался от других, обрамлявших страшными, полурассыпавшимися стенами и эти, и все другие нарвские улицы. Дальше по Рыцарской пройти было нельзя. Словно осыпи, сходились в середине ее загромождения мусора и кирпичей. К тому же они были минированы — только наблюдательность и осторожность помогли нам заметить скрытые проволочки. Мы вернулись к эспланаде бульвара.

Одетый в древнюю каменную кладку, над рекой подымается очень высокий берег. Стена отвесно падает в воду, подобно скале, на которой в Крыму стоит (или стояло до войны?) Ласточкино гнездо. Поверху, над этой стеной, и проходит бульвар, начинаясь от парка Темный сад (где, как я позже узнал, сохранился памятник русской солдатской славы) и протягиваясь до Горной улицы, с высоты которой открывается великолепный вид на древние стены Иван-Города и на Германов замок. Средневековый, такой, какие я привык видеть только на старинных рисунках, он высится по ту сторону оврага, над упирающейся в реку Германовой улицей. Венчающая замок массивная башня, круглая и высокая, наполовину разбита 203-миллиметровыми снарядами тяжелой артиллерии — на этой башне находился немецкий наблюдательный пункт и наши тяжелые батарей били сюда.

Надречный бульвар представлял собой зрелище странное. Уцелела тонкая железная ограда, опираясь на которую любуешься бурлящей далеко внизу, сдавленной берегами водой. Уцелел выложенный вдоль ограды тротуар из квадратных плит, и чередой стоят на линии первого ряда деревьев садовые скамейки с круто выгнутыми спинками. Но за скамьями, между первым и вторым рядом деревьев, вместо прежней мостовой тянется глубокая и широкая зигзагообразная траншея с вкрапленными дзотами, нишами, валами, площадками для орудий и минометов. Весь этот оборонительный рубеж вдвинут глубоко в землю взамен вынутой отсюда улицы. Позади этого рубежа, за вторым рядом деревьев, сохраненных ради маскировки, тротуара тоже нет — сплошные развалины да скелеты домов.

Как прелестен, как красив, наверное, был этот участок города до нашествия немцев! Конечно же бульвар был излюбленным местом вечерних прогулок. Молодежь проводила здесь напролет теплые ночи…

Единственное, что роднило сейчас этот город с прежними счастливыми временами, была взошедшая все та же, вечная в своей красоте луна. Она напоила новой, страшной, особенной красотой молчаливые, безжизненные остатки города, в котором мы трое представлялись себе единственными живыми существами в этот вечер, когда передовые части наших войск уже прошли далеко за город, а тылы армии еще не успели переправиться через реку. Вечер был теплым, безветренным; кажется, деревья должны были источать тонкую свежесть ночных ароматов, но вместо того в воздухе чувствовался горький запах гари; на Горной улице, по которой двинулись мы дальше, прыгая по вывороченным камням, повеяло таким острым, сладковатым трупным запахом, что мы поспешили пройти это место скорее, задержав дыхание.

Внизу по Германовой улице шла маленькая группа солдат, четыре-пять человек, и даже странным мне показалось увидеть человеческие существа в этом мире разрушения и смерти. Только вспомнив, что и сам я — живой человек, шагающий здесь, я освободился от охватившего меня наваждения таинственности.