— Думаю, что будут крупные операции в Европе… Видимо, к осени 1944 года. Но немцы упорны, в некоторых частях дисциплина даже укрепляется. Немцы инстинктивно жмутся друг к другу. У нас в армии — большие потери. Фронтовики много поняли, выстрадали. А в тылу — много чиновников, которые решили всех пересидеть…
Я почти не говорил. Я слушаю и наблюдаю…
Умер Ю. Тынянов. Гроб с его телом — в Литфонде. Лежит обросший бородой, маленький…
Стоят мягкие погоды…
Прошелся по городу. Зимняя занятная толпа. Страшная давка в вагонах метро.
Звонил товарищу Рогову — просил разрешения срочно выехать в Ленинград, но вместо этого… он прислал путевку в дом отдыха (только мне, так как С.К. отказалась, — ей надо лечить отмороженные руки в кремлевской поликлинике и закончить все дела в Москве). А мне придется ехать. Упрямый человек Рогов, но… начальство!
Двадцать девять лет тому назад я ехал в этот день скорым поездом в Варшаву — Ивангород — Радом, убежав из дома в гвардию, на фронт.
Встал в 9 утра, пришла машина. Собрались. Едем на Курский вокзал. Шофер — крепенькая украинская девушка в военной форме — города не знает… У вокзала старики носильщики. За десять — пятнадцать минут работы «скромно» просят «на полкило хлеба», то есть сорок рублей. Толпа обычная — больше женщин, с кульками, мешками и т. д. Подходит электричка… По вагонам бродят нищенки (как будто из XVII века), слепые — поют… Народ подает, кто — что…
За окнами снега и леса. Впервые за войну чувствую какую-то особую
— Ну, как живете-то?
— А когда как — когда и хорошо, а когда и плохо…
Надо уметь различать во всем наблюдаемом главные, пока может быть,
Левитановские места, дали…
В Подольске нас встретили. Машина, пересекая овраги и речки, подходит к бывшему дому купца Филиппова. Дом неуклюж, старомоден, с башней; хозяйственные пристройки, ров, вал, сад с березовой аллеей.
Комнату отвели хорошую. Разложили вещи — книги, бумаги и пр.
Проводил С. К. до машины. Расстались…
Молоко поставляют из соседнего колхоза. Там бабы, приспособили всех детей к хозяйству. Бабы все терпят. Ждут писем от мужей, спрашивают:
— У вас там всё офицера, как война-то, скоро ли кончится?
Днем мелодичный звон колокола. Я было настроился лирически: Расея, церковный звон… Потом узнал — колхозный сигнал: на работу…
Снежок, хорошо!
Встал в 8 утра. На завтрак: оладьи, голубцы, каша, чай (для меня это абсолютно чрезмерно).
Затем в библиотеку. Забрал много книг: «Интернациональная литература», Короленко, Блок, Ибсен, Добролюбов, Успенский и т. д. Решил дать себе дня на два, на три полный отдых.
Доктор дал мне витамин С, сказал, что у меня очень глухие тона сердца, что есть нервные симптомы (я так давно это знаю), но что я выгляжу моложе своих лет…
В доме отдыха — интенданты, инженеры. Фронтовиков мало. Я не ощущаю вражды к тыловикам. Окопного бешенства у меня нет. Передо мной жизнь — нормальная, естественная, где каждый достаточно думает о себе и о своем. В этой наивной эгоистичности есть даже что-то здоровое. Женщины будут рожать; детвора подрастет, будет жить. Война пронесется, и от нее останутся лишь легенды, книги, памятники, символы… и могилы. А над полями — вечное необъятное небо, белизна снегов, людские заботы дня, раздумья… И кто-то в зиму 2043 года, может быть, спросит:
— Как и чем жили люди в 1943 году, участники Отечественной войны?
В меру сил своих я об этом и рассказываю (третий год!), безвестный потомок мой. Не знаю, чем я тебя смогу порадовать. Я пишу то, что вижу…
Ветер, холодно… Снега…
Читал И. Бунина. Читаю Горького «По Руси». Перелистал Шишкова «Угрюм-река». Немного писал (второй акт)…
Читал Горького, Бунина, Успенского и др. для того, чтобы найти некоторые ответы; сличал русское «вчера» и «сегодня»…
Тихо, чуть снежок… До обеда с подъемом писал новогоднюю статью в «Красный флот». Есть в ней что-то душевное, мое, глубокое…