11.45. Я нахожусь здесь, у Николая Львовича Лященко, с 5 часов дня… Был в городе, — он пуст. Остались лишь диверсанты и «факельщики», которые поджигают дома. Пожары вспыхивают то здесь, то там… Отступив, противник все время бьет по городу. Временами сильный минометный огонь, иногда садит тяжелыми.
В 7.55 вечера 20 июня я записал переданную в комендатуру радиограмму:
В город вошли три дивизии: генералов Елшина, Соколова и Лященко.
Высылаются городские патрули. Идет прочесывание домов и улиц. Работают пожарные команды, саперы.
Усталый генерал саженного роста сидит над планом города и размечает посты, маршруты патрулей:
— Чтобы у меня ни гвоздя в городе не пропало!
Генерал не ел с 6 утра. Часы показывают за полночь. Входят связные, ординарцы, офицеры штабов.
Обедать подали лишь в 2 часа ночи. За стол село человек пять. Мой сосед поднес стакан чая к губам и пролил чай — он полудремал… Вздрогнул — очнулся… Выпил чай и тут же, за столом, заснул. Немудрено — двенадцать дней непрерывного наступления, когда спать не позволяла война!..
Северная летняя ночь коротка… Проснулся от лязга проходящих танков. Сквозь город идут и идут войска.
Отправил очерк и пошел с только что приехавшей С. К. к старой Выборгской крепости… На башне уже полощется
С. К. говорит (после долгой паузы):
— Даже не верится, что мы уже в Выборге! (Она поражена всем виденным, стремительностью событий.)
Кругом все еще бушуют пожары. Город беспрерывно обстреливается противником… На «виллисе» Симонова изъездили все вдоль и поперек.
3 часа дня. Срочный вызов в Ленинград — статьи, радио и т. д. Симоновы едут тоже. С. К. остается в Выборге — рисовать. Вернется с Н. Михайловским.
Покидая город, услышали гул и грохот наших орудий — это войска Карельского фронта начали новый бой за выход к государственной границе.
Пишу финскими «трофейными» чернилами…
В наступлении на Выборг, в суете, под огнем вел черновые записи для дневника и корреспонденции для «Правды». К тому же, видимо, передачи по телефону калечили и эти корреспонденции. Спорить, возмущаться? Никогда!
Всеволод Азаров получил письмо из Одессы: его мать и отец были арестованы немцами в 1941-м и брошены в тюрьму. Мать не вынесла — умерла. Отца (доктора) погнали в каменоломни… Там его пристрелил жандарм. (Младший брат Азарова погиб под Сталинградом.) Всеволод читает, перечитывает письмо…
Вижу его сутулые плечи — он подавлен. То рвется куда-то, то плачет, то говорит: «Выход в творчестве…» Сам измучен, полуослеп… И нельзя отомстить! Мы же в Германии
Я пропитан — в силу своего опыта — человечным отношением к людям. И конец войны, мир будет ознаменован не истреблением, не призывом: «Убей его!» — а мудрым практицизмом и гуманностью. Определенных фашистов-немцев будем судить… Но в целом
20 июня нашими торпедными катерами был потоплен новый миноносец противника «Т-31» (1200 тонн, сильное вооружение)…
Спасли человек шесть. Команда миноносца состояла из 170 человек — 20 процентов поляков, эльзасцев, словаков. Матросы малоопытные… Понимание военно-политической обстановки слабое, по Геббельсу; дисциплина, судя по показаниям шести человек, прочная. Сообщили, что германскому флоту и армии с треском объявили о «секретном оружии», о «новой фазе» войны и т. д.
Благодаря пленным удалось раскрыть дислокацию немецкого флота, систему обучения и т. д. Получен ряд технических данных.
Новые немецкие корабли встречены Балтийским флотом и морской авиацией сурово.
Шли с С. К. на «Кумари» в Кронштадт, — серо, ветер три балла. Бурная вода… Сели на мель за брандвахтой. Четыре часа не уходил с палубы, глядел на море, на берега. Позади Питер — «постоянно действующий, взрывающийся вулкан» (как пишет финская газета «Sanomat»[190]
).В Кронштадте ждут Рогова: он будет там смотреть «У стен Ленинграда» на сцене клуба офицеров.
С. К. должна срочно подогнать оформление.