Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой

Что же это получается? Долгие годы в школе я мечтал: переводчик или журналист, журналист или переводчик. Один из немногих знал, чего я хочу, еще до окончания школы. Не поддался групповому гипнозу, не поехал подавать документы с кучей – куда все, туда и я. Годы мечты – и за один день все в руинах. И ведь даже не видела моего паспорта, даже не взглянула на аттестат. Нос – это все, что она видела. Что же за чертовщина? Я, конечно, понимаю, что среди евреев слишком много врагов и космополитов, но я-то не космополит. Моя история – это Александр Невский, Дмитрий Донской, Петр I. И декабристы. И народовольцы. И Павка Корчагин – мой любимый герой. Жил бы я тогда – вместе рубались бы с белыми, зелеными и прочими за власть Советов. Это несправедливо – за вину некоторых наказывать всех. В это лето я поступил в юридический институт. Вместе со мной поступили Гриша Вертлиб и много других «вайсбергов, айсбергов и прочих Рабиновичей». Мне не было еще восемнадцати, я был в возрасте дремучего оптимизма, знал, что «человек создан для счастья, как птица для полета». Ну, хорошо: в ИнЯзе антисемиты, в университете тоже, в юридическом нет. Я быстро утешился. В первую очередь потому, что хотел утешиться, ибо самый слепой тот, кто не хочет видеть. Как можно было тогда позволить себе прийти к выводу, что ты живешь в стране организованного государственного антисемитизма, где университет, ИнЯз – правило, юридический институт – исключение? Как же тогда с дружбой народов, равенством, братством? Как может быть такое в стране победоносного социализма, где сбросили кровавого царя, уничтожили власть помещиков и капиталистов и каждый работает на себя? Ведь отменили черту еврейской оседлости, и в Ленинграде полно евреев. Ведь отменили пятипроцентную норму для поступления евреев в вузы, и почти все наши дядюшки и тетушки пооканчивали рабфаки. Отменили все привилегии, титулы, звания – теперь все равны. И даже в Уголовный кодекс включили статью против разжигания национальной розни.

Если это государство несправедливо, то где же справедливость? Может быть, в Америке, где одни пухнут от голода, а другие – от переедания? Разве лидер американских фашистов Рокуэлл не ходит по улицам американских городов с плакатом «Евреев в газовые камеры!»? Разве у них есть статья против разжигания национальной розни? Нет, если это государство несправедливо в национальном вопросе, оно несправедливо и в другом. Знать, что ты живешь в несправедливом обществе и не бороться против него, привыкнуть к двойной жизни вечного внутреннего эмигранта? Да, долго и мучительно расставался я со своими иллюзиями. Но жизнь продолжала учить, а я – учиться.

Следующий сильный щелчок по носу я получил летом 1953 года, когда закончил три курса юридического института из четырех возможных. Я говорю «сильный», ибо к обычному пощелкиванию по носу в трамваях, на стадионах, на улице я уже притерпелся. Видел, что улица настроена антисемитски и что травля космополитов, которые странным образом почти поголовно оказывались евреями, и «процесс врачей» в Москве вольно или невольно создали эту атмосферу.

Лето 1953 года было странным и таинственным. Умер Сталин. Его громко оплакали и сразу же забыли. Берия прекратил дело против еврейских врачей и реабилитировал их. В первый раз реабилитировали врагов народа, да еще при жизни! Шепотом объявили, что японскими и британскими шпионами врачи признали себя под воздействием тех же методов, при помощи которых чекисты из анекдота заставили признаться некую мумию в том, что она – бывший египетский фараон Тутанхамон четвертый.

Вдруг «шлепнули» самого Берия, который оказался шпионом все той же империалистической Британии. Не совсем точно, но сбылась старая мечта многих: увидеть вдову Берия, идущую за гробом Сталина.

Народные сказители не остались в стороне, и на мотив популярной песенки «Костры горят далекие» начали распевать куплеты о том, как «цветет в Тбилиси алыча не для Лаврентья Палыча, а для Климент Ефре-мыча и Вячеслав Михалыча». Скоро придет время, когда алыча перестанет цвести и для двух последних, но тогда они были на коне, а Ворошилов еще и с шашкой наголо.

Меня это лето застало в палаточном лагере летного училища реактивных истребителей в украинском городе Кременчуг. Тогда шел комсомольский набор в реактивную авиацию. Люди не особенно спешили в нее идти. Мне же очень хотелось доказать, что евреи способны воевать не только на «втором ташкентском». Я бросил институт, получил направление в райвоенкомате и тайно уехал. Дома, конечно, ничего не знали.