Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой

В Ленинграде перед ним встал вопрос, как поступить в институт, и вопрос казался неразрешимым. Формально у него был аттестат зрелости, но он не стоил даже той бумаги, на которой был отпечатан. Его отец погиб под Ленинградом в первые дни войны. Чтобы помочь матери и трем сестрам, Соломон, единственный мужчина в семье, с пятнадцати лет пошел работать учился в заочной школе в шестом классе, потом в девятом, в десятый почти не ходил – было не до этого. Бумажку об окончании получил только потому, что школа была заинтересована в этом не меньше, чем он. Знания не волновали никого.

Встал вопрос, что делать. Фактические знания Соломона были где-то на уровне семилетки, и то – дай Бог. Конкурс в строительный институт был небольшой, но экзамены надо было сдать. Выход был один: за него должен сдавать кто-то другой, потом он нагонит. Поскольку я лишь в прошлом году сдавал на физмат в педагогический и еще что-то должен был помнить, мы решили, что я сдаю за него все точные предметы, а Гриша Вертлиб – гуманитарные. Конечно, если поймают, прощай работа, здравствуй безработица. Мне сразу же вспомнился «аналогичный случай», как говорил бравый солдат Швейк. Когда я поступал в юридический институт, надо было, не знаю почему, проплыть какое-то количество метров в бассейне, может быть, потому, что юрист должен уметь «плавать» и выплывать из любого положения. Один абитуриент не умел плавать вовсе и нанял вместо себя хорошего пловца – чтобы уж наверняка. Тот плыл настолько хорошо, что к концу его заплыва все руководство спортивной кафедры института ждало его на берегу, затаив дыхание: в институтской команде по плаванию предвиделся явный фаворит.

– Ваша фамилия?! – дружно закричали они, когда до берега оставалось несколько метров. Но у парня были мощные бицепсы, зверские трицепсы и голова микроцефала. В его памяти не сохранилась фамилия нанимателя. Еще сегодня я отчетливо вижу, как он тряс головой, мучительно пытаясь вспомнить «свою» фамилию. Брызги с его головы летели во все стороны, и трудно было сказать, что это – вода или холодный пот. Что ждет меня?.. Соломон, между тем, начал «техническую» подготовку. Перво-наперво, он удачно сфотографировался на зачетную книжку. Перед тем как пойти фотографироваться, он долго смотрел на меня, затем в зеркало, снова на меня. Трепал себе волосы, прищуривал глаза, засовывал в ноздри ватные тампоны, и когда стал страшен, как смертный грех, сказал: «Кажется, похож», – и пошел в фотографию. Действительно, на фото получился гибрид, несколько напоминающий Соломона и смахивающий на меня. Теперь, если я сдам экзамены, с такой зачеткой он сможет продолжать учиться.

И вот первый устный экзамен – математика. Сейчас откроется застекленная дверь, выйдет очередной сдавший. Или проваливший. И войду я. Чувствую, что волнуюсь. К обычному страху провалиться примешивается страх, не сплошает ли гибридная фотография. Дверь открывается, Соломон подталкивает меня – «Не дрейфь!» – и я вваливаюсь внутрь. Далеко впереди вижу возвышение, на котором сидит экзаменационная комиссия, глаза на меня в упор. Я иду и иду, и, кажется, аудитории нет конца. И кажется, что все смотрят на меня: экзаменаторы сверху, абитуриенты с боков и Соломон сзади через застекленную дверь. Наконец ноги доносят меня до стола, председатель берет зачетку и вдруг преображается:

– Как, как ваша фамилия? – говорит он и подозрительно смотрит на меня. И члены комиссии тоже.

«Моя фамилия Дрейзнер, моя фамилия Дрейзнер», – твержу я про себя и потом повторяю дрожащим от волнения голосом:

– Дрейзнер.

– А я думал, Драйзер, – острит председатель и первым смеется собственной шутке, члены комиссии подобострастно хихикают вслед за ним. – Вы, наверное, слышали такого американского писателя, – добавлявет он, видя, что мне не смешно. Мое лицо забавляет его, и теперь он уже грохочет вовсю, члены – за ним. «Черт бы тебя побрал с твоими шуточками, – думаю я, вытаскивая билет, – но настроение у тебя хорошее и минимум трояк я все же получу».

Экзамен я сдал хорошо; вслед за ним сдал и все остальные; Гриша Вертлиб так и остался в резерве. Соломон поступил, отлично закончил и к 15 июня 1970 года был уже руководителем группы инженеров в проектном институте.

Система работы в советской милиции ничем не отличается от остальных советских учреждений. Кругом дубы и липа. Конечно, отделы соревнуются между собой. У кого меньше зарегистрировано нераскрытых преступлений, тот первее. Как бороться с нераскрытыми преступлениями? Конечно, раскрывать их. Но это тяжело, требует пота, а иногда вовсе безнадежно. Времена Сталина прошли. Новые вожди спят по ночам сами и дают спать другим. Теперь уже не сгорают на работе, а медленно тлеют и стараются только, чтобы было побольше дыма. Что делать, если очень хочется работать? Полежите полчаса спокойно на диване, это пройдет – утверждают знатоки.