Ленинград, Тифлис…

По случаю приезда молодых деревня пила три дня. Во дворе поставили огромный стол. Нанесли видимо-невидимо самогона, соленых грибов, дымящихся горшков с картошкой. Надрывались гармошки, нестройно пели бабы. Марк старался не пить, но два стакана самогона в него влили почти насильно. У него закружилась голова. Он встал из-за стола, его сильно качнуло. Он с трудом добрался до изгороди, долго блевал в бурьян, держась рукой за трухлявый штакетник.

Ночью он проснулся. Мучительно болела голова, хотелось пить. Рядом ровно дышала Юля. Из окна доносился лай собак и протяжные переливы гармошки.

* * *

…Когда ранней весной 1937-го Вете позвонили из кооператива и сказали, что нужно срочно вселяться, Данилы, как всегда, в городе не было. Он оформлял спектакль в Новосибирске, там открылся театр оперы и балета. Перевозил Вету Марк, ему выделили грузовичок и двух краснофлотцев. Выглядел Марк усталым — в начале зимы Юля родила сына, Федю. Жили все они в одной комнате в Мишенькиной квартире на Каменноостровском (теперь он назывался Кировским). По ночам Федя спал плохо, просыпался каждый час. Марк уходил на работу рано утром, злой и невыспавшийся.

Пожитков у Веты было немного; перевезли одним рейсом. Вета сидела в кабине. Прижимала к себе Тату. Ей уже шел пятый год. Тата обнимала Вету за шею ручонками. Смотрела на мир большими и умными глазками.

Через месяц объявился Данила. Вошел в квартиру, осмотрелся. Квартира ему понравилась. Весенний день уже клонился к вечеру. Мебели в комнатах почти не было, и вся квартира была наполнена призрачным вечерним светом. К Даниле подошла Тата, попросилась на ручки. Данила прижал Тату к себе и стал целовать ее шелковистые волосы.

С того дня Данила изменился. Стал реже уезжать в Москву. Обходил комиссионные магазины, покупал старинную мебель. Привез картины. Эскизы к спектаклям. В столовой повесил большую картину Кустодиева — своего учителя: «Москва купеческая». А в спальне, над большой из красного дерева двуспальной кроватью появился портрет Веты. Его нарисовал в самый первый год Ветиного приезда в Ленинград один художник, приятель Данилы. Портрет был выдержан в темных тонах; на Вете — черное кружевное платье и агатовое ожерелье.

В их доме поселились киношники, писатели, композиторы. В квартире напротив жил Шостакович, а этажом выше — Адриан Пиотровский, директор Ленфильма. Ходили друг к другу в гости. Много пили. Рассказывали анекдоты.

Каждый день Вета брала Тату и шла с ней гулять в парк Ленина, так теперь назывался Александровский сад. Тате очень нравилось карабкаться по гранитным волнам памятника «Стерегущему».

Однажды, это было в мае — деревья в парке уже зеленели — Вета почувствовала, что за ней кто-то идет. Обернулась и увидела высокую красивую женщину в шелковом платочке. Вета остановилась. Тата убежала играть в песочницу. Женщина стояла перед Ветой, смотрела на нее в упор.

— Что вам нужно? — спросила Вета.

Женщина достала из сумочки золотой портсигар. Закурила. Посмотрела на Тату. Ухмыльнулась.

— Что, берешь на живца?

Вета испугалась.

— Уходите! Я позову милицию!

Женщина не уходила.

— Сама убирайся в свой вонючий Тифлис! Не уберешься — хуже будет.

Женщина повернулась и быстро зашагала по аллее. И тут Вета вспомнила, где она видела это лицо — большие цыганские глаза и нос с горбинкой. На фотографии, которую ей показал Ника Фредерикс. Это была балерина Асадова.

…В Ленинграде исчезали люди. По ночам во дворы заезжали машины, хлопали двери, на лестнице слышались приглушенные голоса. А на завтра — пустой стол в конструкторском бюро. Пустые кресла на абонементном концерте в филармонии.

А по радио — веселая музыка и радостные лица в кинохронике. Героический дрейф папанинцев. Героический перелет через Северный полюс. Героическая борьба республиканцев в Испании. Фашизм не пройдет! Но пасаран!

Все началось холодным декабрьским утром 1934-го, когда какой-то выродок застрелил Кирова. Подкараулил в темном коридоре Смольного и выстрелил в затылок.

Так случилось, что на следующий день, рано утром, Вета была на Московском вокзале, встречала писателя, который приезжал на «Красной стреле». Вдруг по перрону побежали красноармейцы в синих фуражках, стали выталкивать людей с перрона. Вета обернулась и увидела недалеко от себя Яню Гаранова. За ним шел человек в кожаном пальто, низкорослый, темнолицый с рыжими усами. К нему подбежал высокий, в генеральской шинели. Низкорослый что-то кричал и размахивал левой рукой. До Веты донеслось:

— … Не уберегли, просрали… говнюки!..

А на следующий день во всех газетах фотографии Кирова в траурной рамке и крупными буквами: «погиб от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса». А потом пошли сообщения об арестах террористов-белогвардейцев. «Дела рассматриваются ускоренно… Без участия защиты и обвинения… Приговоры о расстреле приводятся в исполнение немедленно…»