Ленинград, Тифлис…

И пошло, поехало… В Ташкенте арестовали Заруцкого, привезли в Москву, судили вместе с другими старыми партийцами. Заруцкий на суде во всем признавался. Как стал германским шпионом. Получал задания от Троцкого. Отравил Горького. Заруцкого, как и всех его подельников, расстреляли. Говорили, что когда Заруцкого вели на расстрел, он истерически смеялся.

Летом 37-го запретили Ветину книжку. В секретном распоряжении было сказано, что она «крайне вредна идеологически». Книжку изъяли из библиотек и забрали с книжных складов. Фихтенбаум на этот раз ничем помочь не смог. Его знакомый из идеологического отдела был арестован. Через два года, когда уже Веты не было в живых, к очередной декаде армянского искусства вышла богато иллюстрированная книга академика Орбеляна «Сказки и песни армянского народа». В этой книге было семь записанных и переведенных Ветой песен. Источник указан не был.

* * *

… В июне Лева Лилиенталь переехал на новую квартиру, на пятом этаже в доме на Дворцовой набережной. Квартирка была маленькая — комнатка и кухня, но с восхитительным видом на Неву и Петропавловку. Лева сказал, что это — наследство от дядюшки искусствоведа, всю жизнь проработавшего в Эрмитаже.

Устроили шумное новоселье. Гостей было много — бывшие соученики, литераторы, искусствоведы. Вета сделала Леве замечательный подарок — роскошно изданный альбом «Мир искусства». Надписала: «Милому, милому Леве. С любовью. Вета».

Подарок отдала Леве на кухне. Раскрыла альбом. Там между страниц лежал приклеенный клейкой лентой синий конвертик.

— Смотри, Лева, не потеряй. Я потом тебе все объясню.

Но в тот вечер объяснить не успела. А гости все приходили. Киношники, композиторы, поэты, многие были из Ветиного дома. Некоторых Лева видел впервые. К нему подошел Адриан Пиотровский, директор Ленфильма, представил молодого блондина.

— Лева, познакомьтесь. Это Витя Голанд. Очень талантливый сценарист.

Молодой человек протянул Леве холодную руку.

Было весело. Рассказывали анекдоты. Смеялись. Разошлись под утро.

Витя Голанд остался.

— Я вам помогу убрать со стола.

Надел фартук. Быстро убрал и перемыл посуду. Посмотрел на Леву колючими зелеными глазами.

— Можно я приму душ?

Вышел из душа в плавках. Протянул Леве стакан.

— Давайте выпьем еще вина.

Они выпили и Витя Голанд тут же налил еще.

У Левы закружилась голова. Он сел на койку и закрыл глаза. Почувствовал, что Витя Голанд расстегивает ему рубашку, стягивает с него брюки.

— Что вы делаете? — хотел крикнуть Лева, но не успел и завыл от боли и наслаждения.

* * *

… Осенью уехал Ника Фредерикс.

Позвонил днем.

— Буду тебя ждать в шесть у «Стерегущего».

Последнее время они виделись редко, раз в два-три месяца. Ника сильно изменился, постарел.

Накрапывал дождь. Ника взял Вету за руку, и они медленно пошли по мокрой мостовой в сторону Невы.

— Я уезжаю, — сказал Ника.

— Когда? — спросила Вета.

— Сегодня вечером. Поездом в Гельсинфорс.

— Надолго?

Ника пожал плечами.

Вете вспомнились строчки из Байрона, Fare thee well, and if forever…

Ника молчал. Вета остановилась и крепко сжала Никину руку:

— Ника, не уезжай! Мне страшно, Ник…

Ника прижал Вету к себе, поцеловал в губы.

— Не бойся, Вета. Я вернусь. Скоро…

Они некоторое время шли молча. Потом Ника остановился и стал громко шептать Вете в ухо.

— Слышишь, Вета! Скоро весь этот кошмар кончится. Будет война, скорая и бескровная. И все они сгинут, фашисты, коммунисты, все. Мы будем свободны и счастливы. Мы будем богаты, Вета!

Они некоторое время стояли неподвижно, обнявшись. Потом Вета оттолкнула Нику.

— Прощай!

Ника повернулся и пошел, не оборачиваясь.

* * *

…Ветина жизнь прервалась в ночь на 2 февраля 1938 года. Накануне у них с Данилой допоздна были гости. Вете показалось, что она не успела даже закрыть глаз, как в передней затрещал звонок. Накинула халат, пошла открывать.

Что было потом, она видела смутно. Словно это было не с ней, а она остранилась. Кажется, в комнату вошло несколько человек, двое военных, один штатский и еще один штатский — управдом Сидорычев. Ей показали какую-то бумагу.

— Распишитесь здесь…

Вытащили ящики из стола и вывернули содержимое на пол — бумаги, фотографии, старые письма. Сбросили на пол книги и картины, простучали пальцами стены.

Потом Вету увезли. Она успела поцеловать колючую щеку Данилы. Взяла на руки Татку, коснулась губами ее щек. Татка спала на удивление крепко. Не проснулась. Только чмокнула во сне губками.

Вету везли в закрытом кузове. Под потолком тускло горела лампочка. В углу — красноармеец с ружьем. Окон в кузове не было, но Вета зажмурилась и очень отчетливо увидела свой последний путь. Они проехали по пустому Каменноостровскому, мимо «Стерегущего», выехали на Троицкий мост. Обогнули памятник Суворову, проехали мимо Летнего сада, свернули на Шпалерную. Машина затормозила. Послышались голоса и лязг открываемых ворот.

Ветина смерть дурно пахла — когда за ней захлопнулась дверь, ее обступили запахи — карболки, экскрементов и человеческого пота. И уймища бумаг. Смерть была налаженным бюрократическим производством.