Ленинград, Тифлис…

Остаток войны он провел в Ленинграде, на казарменном положении. Приходил домой по воскресеньям. В противогазе приносил кусочек масла и несколько буханок черствого хлеба. Когда в 43-м прорвали фронт на Волхове, стало немного легче. Маша стала ходить в школу. Вера держалась молодцом. Только у нее сильно запали глаза и вся она как-то высохла.

Когда война кончилась, жизнь стала понемногу налаживаться. И тут внезапно умерла Вера. Ее стало плохо с сердцем на работе, она потеряла сознание. Ей сделали укол, хотели отправить в стационар. Вера не далась. «Что вы, ни в коем случае. Меня ждут дома».

Второй раз ей стало плохо дома на лестнице. Она упала, потом поднялась на колени, поползла по мокрым ступенькам. Ее нашли соседи. Михаил втащил ее в квартиру, она была совсем легкая. Вызвал «неотложку». Вера умерла в машине.

После похорон Михаил вошел в комнату к Маше, крепко обнял ее и заплакал. Кажется, первый раз в жизни.

В начале 53-го стали увольнять евреев. Завкадрами Терешков просматривал личные дела. Долго изучал дело Михаила. «Фамилия какая-то подозрительная».

«Наверное из поляков», успокоил его замполит Покрышкин. Из их клиники уволили четверых, в том числе Ильюшу Абрамсона, институтского приятеля.

Илюша вечером приехал к Михаилу.

«Мишка, я написал письмо Сталину. Ты меня знаешь больше, чем другие. Может быть, ты тоже напишешь от себя? Я тут набросал несколько слов…»

«Обязательно напишу, Илюша. Только не сейчас. Сейчас — не время…»

Когда Илюша уходил, Михаил незаметно сунул ему в карман конверт с деньгами.

3. МАКС

Михаил комиссовался в конце 55-го, в чине майора. Ему выправили неплохую пенсию, с добавками как участнику войны и блокаднику. В академии он продолжал консультировать. Сохранилась и кое-какая частная практика. В свободное время он возился с мебелью. Что-то подчищал, полировал, подкручивал. Забот хватало. Машка уже большая. Закончила университет. Работала в библиотеке.

Однажды утром, когда Михаил был дома, раздался телефонный звонок.

— Михаил Исидорович?

Сердце Михаила екнуло. Голос был неприятный.

— Вас беспокоит майор Пронин Николай Николаевич. Я из комитета государственной безопасности.

Михаил почувствовал, что у него потеют руки.

— Чем могу служить, Николай Николаевич?

— У нас к вам пара вопросиков. Не сочтите за труд…

Николай Николаевич был лысоватый блондин с мясистым носом.

— Михаил Исидорович, вы в анкете пишете, что у вас брат за границей. Что вы о нем знаете?

— Да ничего не знаю. Брат уехал накануне империалистической войны. Никаких контактов не поддерживаю.

— И очень напрасно, что не поддерживаете, Михаил Исидорович! Сейчас времена другие. Мы поощряем контакты с соотечественниками за рубежом.

Николай Николаевич с удовольствием затянулся папиросой.

— Могу вас порадовать, Михаил Исидорович. Ваш братец, Максимилиан Исидорович, жив-здоров, живет в городе Лондоне. Разыскивает вас через международный Красный Крест.

— Что же мне делать? — спросил Михаил.

— А вот что. Берите лист бумаги. — Николай Николаевич протянул ему стопку.

— Берите ручку, да и пишите вашему братцу письмо по этому адресу.

Михаил прочитал странное имя — Макс Бичем — и адрес в Лондоне. Встряхнул ручку и вывел:

«Дорогой Макс, наконец я нашел время и место…»

А весной следующего года Михаил встречал Макса в пассажирском порту — тот приехал пароходом Балтийской линии из Хельсинки. Михаил сразу узнал брата в толпе, сгрудившейся у борта. Макс мало изменился; конечно, располнел, посолиднел, серебристые волосы волной падают на плечи. И вот они уже стоят рядом, целуются, хлопают друг друга по спине. Они удивительно похожи, только Михаил, лысый и сутулый, кажется лет на десять старше. К ним проталкивается высокая женщина с голубыми волосами. Макс берет ее за руку, представляет:

— Пенелопа, жена.

И тут подскакивает молодой человек, круглолицый, в сером плаще, надетом прямо на рубашку. Протягивает руку:

— Меня зовут Антони.

— Антони Рис-Вильямс, наш друг и коллега, — представляет его Макс.

Они едут на такси в «Европейскую». У них там забронирована анфилада комнат на бельэтаже.

Макс не отрывает глаз от Михаила.

— Мишка, черт возьми, Мишка! Сорок лет, целая жизнь!

Потом бросается к чемоданам.

— Мы тут кое-чего тебе прихватили…

Михаил отмахивается:

— Потом, Макс, потом…

На Мойку они идут пешком. Макс семенит впереди:

— Господи, я все помню. Вот наша Петершуле. Все, как было!

Берет за руки Пенелопу и Антони, что-то быстро тараторит по-английски.

Когда они подошли к дому на Мойке, Макс чуть не зарыдал. У него путались русские и английские слова.

— Смотрите: здесь была привратницкая, здесь жил дворник Герасим. Вот парадный подъезд. Вот наша обитель.

Михаил повернул ключ и они вошли в квартиру.

— Только, пожалуйста, потише, — предупредил Михаил. — Мы здесь не одни.

Когда они шли по коридору, двери открывались одна за другой, и из дверей высовывались любопытствующие жильцы.

Они вошли в кабинет. Макс подбежал к окну и застыл. Был солнечный мартовский день. Арка Новой Голландии плыла на фоне бледно-голубого неба.