Ленинградский панк

Дом апреля – весны отдушина,
вздох любви источают ландыши.
Миллионы глаз с неба рушатся,
синевой заливая карман души.
Гром раскатистый смеха звонкого
катит с гор облаков лавиною.
Если был ты когда-то мальчонкою,
то есть шансы побыть мужчиною!
Корень жизни, питаясь сахаром,
листья голоса в воздух выпустил.
Растревоженным старым пахарем
день бредет по равнинам сытости.
Впереди ни огня, ни отчаянья —
Жизнь не жалко, а смерть испугана.
Нет стремленья взорвать нечаянно
погреб темный общества-пугала.
Будьте счастливы, новобрачные.
Наплодите идейных мистиков.
Чтобы было кому невзрачные
наши души принять за истины.
Карусель закружится медленней,
рыжий ветер махнет на выход нам.
В голове и в воздухе ветрено,
но без крыльев летать невыгодно.
Будни, праздники, бездны вечные
превращаются просто в ямочки.
И становятся человечными
на щеках какой-нибудь дамочки…

– Здорово! Мне нравится. Похоже на поэтов Серебряного века. Особенно на футуристов. – Она продолжает тебя поражать, эта курносая фотомодель, полная сюрпризов.

– Ничего себе, какие познания. Начало века – мое любимое время. – Тебе жалко, что очечки и значочки едут домой в карманах – сейчас они были бы очень на пользу твоей лекции. – Обожаю все это упадничество, творческие прорывы, поиск себя, эксперименты с формой, эпатаж, клоунаду. Футуристы вообще были нереально круты. Настоящие панки своего времени. Пощечина общественному вкусу. Даже если Маяковского в желтой кофте не брать. Братья Бурлюки в цилиндрах с раскрашенными лицами и без Маяковского были круче всех.

– Нет. Не согласна, – уверенно парирует твоя спутница. – Нет никого круче Маяковского. Бурлюки – клоуны, а он – гений. «Послушайте! Ведь если звезды зажигают, значит – это кому-нибудь нужно…»

Мурзилка хорошо читает Владимира Владимировича. Без пафоса и надрыва. Это редкость. Да и вообще это первая девчонка, которая читает тебе стихи на улице. Теплым летним вечером… Ты смотришь на курносую модельку с восхищением. Нет, нет, нет. Просто вы оба любите поэзию. А ведь это твое любимое стихотворение, Энди! Может, это розыгрыш какой-то? Может, ее Больной, или Дэн подговорили? Мимо вас со страшным ревом проносятся мотоциклисты. Вот кому белые ночи в кайф.

– Рокеры поехали! – радуешься ты, сам не зная чему.

– Вообще-то, во всем мире их байкерами называют, и только у нас в Ленинграде – «рокерами». – Мудрая черепаха Мурзила знает практически все и обо всем. А по виду и не скажешь. Ни очков, ни унылого выражения на лице, обремененном знаниями. – Прочитай мне что-нибудь еще, Энди.

Так старательно выговаривает твое имя, что тебе каждый раз кажется, что она немножечко издевается. Хотя почему – кажется. Ты же большой любитель сарказма. Возможно, она тоже такая.

– Да, пожалуйста. Только я не гений, а скорее клоун, как Бурлюки.

– Ну вот, обиделся. Все гении немножко клоуны. И все – страшно обидчивые.

Гении? Ты не ослышался? Ну вот уже и грубая лесть пошла в ход. Девочка не промах. Но как же, черт возьми, приятно.

– Да нет! Ничего я не обиделся. Пожалуйста, слушай.

На закате мертвого дня
плот на дно опускается спать.
Речка жизни несет меня
на алтарь под названьем кровать.
Принимая радости ванну
в ледяном свистящем ручье,
погружается мир в нирвану,
забывая о старом ружье.
Море горя, океан фантазии,
сто Америк спят в ледовитости.
Без оглядки убегает Азия,
испугавшись своей плодовитости.
Сторож времени сел нахохлившись,
брови сдвинуты с предохранителя.
Сколько гадов лезет в бессмертие,
не имея в ООН представителей.

– Браво, Энди! Можно, я пожму твою лапу? – Пожалуй, можно, решаешь ты. – Мне нравится, как ты нестандартно мыслишь. Это интересно. И выглядишь не как все. Это тоже здорово!

Как-то долго вы жмете лапы, друзья. А, так вы теперь еще и идете, держась за руки. Как в детском саду. Отлично.

– Ты всегда так откровенна с людьми?