Ленинградский панк

Ты держишься за голову. На самом деле ты помнишь все. Но не рассказывать же ей про львов и Пушкина. Во всяком случае, вы квиты. Ты видел голой ее, а она тебя.

– Нет. Ничего не помню. Позорище, – страдальческим тоном говоришь ты.

– Бедняжечка.

Мурзилка нежно проводит рукой по твоим непослушным волосам. Это уже чересчур интимно. Не много ли она себе позволяет? Блин. Тебе неприятно, что тебе приятно. Она, конечно, милая, но надо объяснить ей, что между вами ничего не может быть. Потому что…

– Черт! Сколько сейчас времени? – спохватываешься ты.

Больной появляется в поле твоего зрения. На его доброе лицо натянута скептическая ухмылка. Так себе сочетание.

– Полдесятого.

Отлично! Объекта с репетицией прокинул. С Кузей не погулял. Зато познакомился с глюками.

– А-а-а. Вот засада.

– Ага. Она самая. Ты почти шесть часов провалялся в отключке на моей койке. Еле упросил маманю не звонить твоим. Сказал, что ты пришел пьяный в сосиску и заснул у меня, – Больной наклоняется к тебе и шепчет: – Никаких колес не было. Ты понял?

– Ясное дело, – шепчешь ты в ответ. – А как остальные?

Мурзилка строит смешные рожицы, передразнивая ваши конспиративные переговоры. Имеет право. Ты облажался, чувак.

– Нормалдос. Когда увидели, как тебя заплющило, наперегонки побежали к фаянсовому другу Берримора звать. Так что ты их спас. (О, да ты герой, Эндичка.) – Тебя, кстати, тоже вывернуло пару раз. (Нет, не герой.) – Скажи спасибо Мурзилке. Она твою одежду заблеванную застирала и на балконе повесила. Все уже высохло.

Какой кошмар. Стыдоба. Нет, спасибо. Больше никаких галлюциногенов, профессор. А Мурзилка смотрит тебе прямо в глаза, чего-то ждет. А – ну да, конечно.

– Спасибо, – выдавливаешь ты из себя, стыдливо тупя взор.

– Плиз. Обращайтесь, если что, – с энтузиазмом отзывается курносая фотомодель. – Только с тебя должок, поэт.

Должок? Звучит странно. Вдруг попросит отдать то, о чем ты еще не знаешь. Или что-то вроде того, думаешь ты, но произносишь:

– Что еще за должок?

– Я провожу тебя до дома. Мало ли что с тобой еще приключится. И ты будешь читать мне свои стихи.

А вот это приятно. Нужно покочевряжиться для приличия. Но ты сделаешь это с большим удовольствием. И сам бы предложил ей, если честно. Ну да, а что такого. Она просто нравится тебе, как… Друг? Боевая подруга? Просто интересный человек, в конце концов. Который выстирал твою заблеванную одежду и шесть часов ждал, когда ты проснешься.

– Ладно. Почитаю, – говоришь ты. – Только учти – они странные. Не все врубаются.

– Ну, это я уже поняла, – улыбается Мурзилка.

– Хватит ворковать, голубки, – ревниво ворчит Больной. – Родителям позвони, глюконавт.

Глава 20. Пустынной улицей вдвоем с тобой куда-то мы идем

Десять вечера. Улица имени главного болгарского коммуниста Георгия Димитрова несет твои ноги домой. Купчинские жители скопом выгуливают перед сном многочисленных собак. В основном это кудлатые болонки. Совершено бессмысленные тявкающие создания. Но попадаются и прикольные твари: собранные из спиральных проволочек эрдельтерьеры, например, или приземистые крысобаки. Ты всех собак любишь, кроме овчарок. Этих побаиваешься. Генетическая память политзэков дает о себе знать. В окнах домов уютно горит свет. Жаль, что сейчас не темно. Ты любишь идти здесь зимним вечером и смотреть на желтые нимбы над фонарями, особенно когда в них белыми мотыльками уютно порхает снежный пух. Вы с Мурзилкой идете рядом, выдерживая смешную детскую дистанцию. Как будто боитесь получить разряд тока при случайном прикосновении.

Ты по-честному отрабатываешь чистые джинсы и футболку. Мурзилка так же честно слушает. Иногда тебе кажется, что ей и правда интересно: