Ленинградский панк

– Ой, да что ты там разглядел в темноте-то? – этому отвесила, теперь тебе. – Андрей, а ты помнишь, что мы завтра вечером уезжаем?

Мы уезжаем? Да нет же, конечно. Они уезжают. Голова у тебя ужасно тупит после таблеток Больного.

– Куда?

– Понятно. Все забыл. Голова только девками да музыкой дурацкой забита. – Ой, а мама-то не в настроении – спасайся кто может. – У нашей однокурсницы из Калининграда юбилей. Она нас всех собирает. Десять раз тебе говорила. Вспомнил?

«Фе-ли-чи-та» – констатируют из радиоточки коротышка Аль Бано и высоченная Ромина Пауэр. Парочка типа вас с Объектом. И ты не можешь с ними не согласиться. Феличита! Хата твоя, чувак! Феличитее не бывает.

– Я думал, это в июле будет, – говоришь ты, еле сдерживая радость.

– Нет, в июне, – отвечает отец. – Оставляем на тебя квартиру на четыре дня. Как на взрослого. Вот деньги на еду, возьми сразу себе. С Кузей три раза в день гуляй. Рыб корми. И хомяка. И никаких этих ваших, как вы там их называете…

– «Тусовок», – помогает ему мама. – То есть пьянок и гулянок! Понял? Чтоб никаких Васильева, Белянова и Ульянова здесь даже и духу не было!

Мама знает фамилии твоих друзей. А папа даже имен их не знает.

– Даже Ульянова нельзя? – ты наигранно пугаешься. – А если он фамилию на Ленин сменит? Тогда можно?

– Не ерничай, – устало говорит мама. – Глупая шутка. Ты все понял?

– Девочку можешь в гости позвать. Только хорошую, – смягчает удар отец.

– О, господи! Как вы мне надоели с этими девочками, – отвечает мать вместо тебя. – Зла не хватает. Пусть учебники читает. К учебе готовится.

– Я все понял. – Ты пытаешься уйти к себе.

В животе опять какое-то оживление. Спазм за спазмом. Революционные матросы бузят.

– Подожди, – останавливает мама. – Это еще не все. Алка с четвертого видела, что ты сегодня опять наряжался, как клоун. Дети соседские за тобой по двору бегают. Пальцами показывают. Ты долго нас еще позорить собираешься? Мы с отцом вкалываем, как проклятые, чтобы тебя нормально одевать, а ты в лохмотья какие-то наряжаешься? Ты понимаешь, что все над тобой смеются? И значит, над нами тоже? Понимаешь меня, срань болотная?

– Да ладно тебе, мать, – неожиданно вписывается за тебя батя. – Это ж возраст такой. У него последнее лето детства. Перебесится – станет, как все.

Обычно мама защищает тебя от отца. Но, видимо, сегодня необычный день.

– Вот спасибо тебе за поддержку, муж! Отцовское воспитание. Чего удивляться тогда, что у нас такое чудо-юдо выросло?

– Что выросло, то выросло. Ма! – делаешь ты жалобное лицо. – Не ругайся, пожалуйста. Хочешь, я тебе свой новый стих прочитаю?

Это надежное, проверенное средство. Мама уверена, что стихоплетство передалось тебе исключительно от нее. Папа в подобных грехах не замечен.

– Хочу! – с таким энтузиазмом говорит она, что ты понимаешь: цена индульгенции прежняя.

Ты выбегаешь из кухни и возвращаешься с большой амбарной книгой. Мама притащила ее с работы прошлой зимой. В этот талмуд попадают стихи с разных клочков и салфеток, если проходят отборочную комиссию в твоем лице на следующий день после сочинения. Ты начинаешь читать. Живот и голова с пониманием прислушиваются и даже временно перестают тебя дергать.

А Вам никогда не хотелось
прожить денек обезьяной?
Не той, что у ларька
влачит свой жребий пьяный.
А просто веселой макакой,
скакуньей и забиякой,
счастливой семейной макакой,
без всяких разводов и браков,
без сессий и без стипендий,
без денег, без телефона,
без ссор, обид, претензий,
идеалов и эталонов.
Сидеть себе мило на пальме,
в хвосте держать кружку пива,
в лапах – банан и подружку —
макаку, очень красивую.
Сидишь – природы венец,
герой, украшенье века, как
вдруг приходит отец.
Серьезный – ему не до смеха.
В голосе – сталь, свинец,
слов тяжела подоплека:
– Когда же ты, наконец,
станешь, Андрей, человеком?

– Хорошие стихи, – говорит мама. – Талантливые.

Она всегда так говорит. А ты ей веришь, дурачок.