Ленинский проспект

Зинаида Петровна, милая старушка, сдавшая меня ментам, страдала провалами памяти. Она жила на первом этаже и всю жизнь, сколько я ее помню, жила бабушкой. Лет двадцать назад их было трое, они сидели на лавочке перед подъездом, и я был уверен, что это ведьмы. Иногда ведьмы подзывали меня, протягивали карамельки и говорили: «Бери, не бойся!», а баба Валя добавляла: «Нам бы твои зубы!» Отказываться было страшно. «Что надо сказать?..» Сжимая в горячей ладошке «Гусиные лапки», я бежал за угол дома и там, после мучительных колебаний, выбрасывал гостинцы. Затем баба Валя умерла, а квартиру бабы Нади продали внуки, забрав старушку к себе. Кто-то говорил, что она сейчас в доме для престарелых, где-то в Мытищах, что уже не встает и в знак протеста ходит под себя, а нянечки ее за это бьют, и никто ее не навещает, даже по праздникам. Так вот, Зинаида Петровна все вспомнила – и бабу Валю, и бабу Надю, и меня:

– Сначала я подумала, что это бандиты! Сами знаете, какая жизнь пошла. Хоть телевизор не включай!

Опомнилась!.. От долгого сидения на краешке стула заныла спина. Я посмотрел на майора – здесь для него все ясно, мыслями он не здесь; можно немного расслабиться, – и поменял позу: старая обезьяна представляет банан. Вместо обещанного (дома мог застыть и сидеть часами), вместо ожидаемого облегчения – свинцовая волна усталости по телу. Сомкнуть веки, закрыть глаза, не быть; пусть течет, как течет, лишь бы не трогали; не участвовать.

Открой глаза, придурок! Ты вызываешь подозрения! – Да, пошел ты!.. – давлю внезапный приступ страха. – Не паникуй.

– Должен вас предупредить об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний.

Зинаида Петровна перепугалась:

– Предупреди, родимый, предупреди.

Тело майора покинуло помещение.

Разваливают уголовное дело, – все, что осталось от лейтенанта, одна тоскливая мысль, – перспективное дело разваливают.

– Я Надю тоже предупреждала, – не могла успокоиться пенсионерка…

Все-таки мысли редкие суки.

– Не будь дурой, говорю, за бутылку водки убивают, а тут целая квартира. Ко мне вон тоже приходят, – она посмотрела на нас со Шпаком, – такие же молодые. Будто вам больше заняться нечем. Мы, говорят, будем три тысячи рублей каждый месяц платить. Государство вас стариков забросило, не может обеспечить достойную старость, а мы хотим, чтобы вы подольше жили. Справедливость должна восторжествовать. Мы работаем от правительства города Москвы. А сами бумажку в нос тычут и где паспорт лежит спрашивают. Как же!.. Так я и подписала. Да хоть от президента! – Зинаида Петровна с вызовом посмотрела на Шпака. – Отравят тебя! Я ей так и сказала – отравят!

У меня железное алиби! – рассматривая закругленные носы собственных туфель, вспомнил, наконец, девятое мая. – Как я забыл?

На свободе меня ожидало яркое солнце. Опьяненные солнцем люди спешили за водкой, сама природа толкала их. Она хотела выпить с бабой Надей, с майором, с Эльвирой, с каждым из ныне живущих и где-нибудь на шестимиллиардной рюмке, утратив все свои тайны, потеряв контроль над собой, сломаться и захрапеть под кустом. Пусть пьяные птицы, качаясь, поют на ветках. На тонких ветках, – думал я по пути в гастроном, – пусть!

До магазина с нормальными ценами ходу минут десять (кыш с дороги! вороны и воробьи; голуби – кыш!), я рассчитывал оказаться у цели через три, максимум пять минут. Но… с каждым шагом желание природы слабело.

А тут еще, возле самого входа в гастроном, баба Валя с протянутой рукой. – Подайте, Христа ради! – И не то чтобы двойник или одного лица с покойницей, но и ошибиться невозможно. Поставь несколько старушек в ряд, как на опознании, попроси указать на соседку, умершую семь лет назад, – не задумаюсь, – да вон она, у дверей. Людской поток огибает ее, словно камень, не замечая.

…вода и камень… не слитно и нераздельно… две природы одной природы… просто стоит, обозначая: мы рядом… всякая мелочь крутится в голове, когда выгребаешь мелочь, бумажки оставляя в карманах.

– Дай Бог здоровья!

Что мне здоровье? Только старики желают здоровья, каждый думает о себе. Может, бумажку дать, что поменьше?

– Как вас зовут, бабушка?

– А зачем тебе? – Старушка от греха подальше прячет мелочь, не пересчитывая.

Действительно, зачем?

– В церковь зайду, свечку поставлю за здравие.

Небольшая пауза.

– Раба Божья Валентина, так и напиши, не забудь. – И заплакала, просто так.

Чуден мир, если им любоваться, чуден! Даже имена совпадают. Если бы ты знала, кто ты сейчас… раба Божья Валентина. Почему ты ничего не знаешь о себе? Почему мы беззащитны, как брошенные дома, кто хочет, тот и хозяйничает внутри?

– Баба Валя, не надо! – Решаю оставить бумажку среди других бумажек, может, и вправду зайду? Куплю пару свечей по десять… или нет, по пять рублей: одну за здравие, другую за упокой; оставлю записку. Главное, алтари не перепутать: справа за здравие, слева за упокой; по-моему, так. По правую руку от Спасителя спасенные, по левую пребывающие в геенне огненной. – Не плачьте, баба Валя, пустое!