Ленинский тупик

В утешителях Нюра не нуждалась с прошлого лета. Те дни были памятны ей час за часом.

… Цвел тополь, и земля была словно в вате. Пух ложился и на сколоченную наспех в саду детского дома сцену и на шелковые, подпоясанные шнурами с серебристыми кистями до колен рубашки парней, которые (“Как не видят!” - удивилась Нюра) ступали желтыми лаптями прямо по нежным пушинкам. Вслед за ними на сцену выплыли две жарко нарумяненные молодки, завели светло и задумчиво:

Летят у-утки.,.

А из-за спин молодок неслось басовитое и приглушенное, точно эхо:

Летят у-утки

И-и два-а гу-уся.

Молодки улыбались, вовсе не думая о том, как звучит в саду, полном прильнувших друг к другу сирот, старинное воронежское “страдание”, которым они, по традиции, открыли концерт.

Кого лю-ублю….

Молодки грустнели, кручинились. :

Кого лю-ублю, - нагнетали басы.

И вдруг, опять в два женских голоса, высоко и с той пронзительной тоской, которая заставит притихнуть любого:

Не дожду-уся…

“Кого люблю, не дождуся…”- Нюра крепилась, кусая платок, но возле нее кто-то всплакнул. Она закрыла ладошками лицо. И навзрыд….

Утром она бежала с охапкой березовых веников - козлят кормить.

Навстречу ей ступали чьи то грубые, из желтой кожи ботинки.

Она подняла глаза, лишь когда ее окликнули.

Перед ней стоял незнакомый юноша лет двадцати трех, в городском пиджаке, с мотоциклетным насосом в руке.Девочка, ты чья? - спросил он.

- - Детдомовская.

- - Из каких мест?

- Знала бы…

Юноша пристально вглядывался в нее.

- Как тебя зовут?.. Нюра Староверова?! А я все думаю: на кого ты похожа? На свою мать и похожа!.. Мы соседями были до войны. Ты и мать - две капли воды… Такие же глазищи. А скулы староверовские!

Я тебя вчера приметил, на концерте, когда ты… ну, расстроилась.

Нюра сама не могла понять, что произошло с ней.

Десять лет, десять долгих лет, день за днем, Нюра ждала, когда за ней придут - отец, мать, брат, родные люди. Детдомовцев чуть не каждую неделю выстраивали на линейке. Нюра стояла с окаменелым лицом.

Взрослые, чаще всего мужчины в шинелях без погон, проходили мимо и мимо.

Правда, как-то один из них вдруг задержался возле нее. Нюра не решалась поднять глаза. Она видела только зеленые обмотки и разбитые ботинки с бечевками вместо шнурков, вдохнула запах дымка, пота, махорки - было ли что роднее этого запаха!

- Гляньте, кака чернявенька! - услышала удивленное.- Тебя, дочка, не у цыган подобрали?

“Может, и впрямь у цыган?” - с. тех пор думала Нюра и плакала: никто ее не ищет…

.. .Отыскали ее. Отыскали!

С семи лет она гадала: какой он, близкий человек? Вот он какой, оказывается. В рабочих ботинках, как отец. Каменщик, как отец. Голубоглазка. Шураня…

У Шурани была мотоциклетка. За час домчали Нюру в полусожженное, за рекой, село Перевоз, к ее хате. Там жил чужой старик. Гончар. Он помнил и Нюру и ее погибших родителей.

Нюра теперь ездила в Перевоз почти каждый день. Помогала старику, таскала в ведре песок, месила глину. И Шураня был тут же… Вечером он снова сажал Нюру на заднее седло. Нюра обхватывала Шураню покрепче, обеими руками, они мчались по лесным тропинкам, и ветки осинника, хлестали их по лицам.

Как-то Шураня выключил мотор на полянке; стало так тихо, что Нюра расслышала, как шуршит листьями ветер и где-то на дальних болотах плачет чибис.

Она сидела и слушала жалобы чибиса, забыв разжать руки, которыми обнимала Шураню, и вдыхая его бензиновый, въедливый запах…

Через месяц Шура уехал. Прислал, как обещал, карточки с городскими видами.

Пришла осень. Оводами облепляли по вечерам Нюру нянюшки, поварихи. Подсаживались к ней на скамеечку.

- Им не рожать, пакостникам! Кому ты теперь нужна? ..- С этого обычно, начиналось. А завершалось часа через два советами беспременно поехать к нему, “предъявить ему, городскому, мандат”, “шмякнуть под ноги ребятеночка”.

Нюра молчала. Не убеждать же их, что он не пакостник. Угла своего у него нет. На койке мается. Прибьется к своему углу - подаст телеграмму.

Обида шевельнулась вместе с ребенком. “Не напишет. Не поинтересуется…”

Нюра начала копить деньги. На билет. “Не напишет. Не поинтересуется”. Сбила на чердаке, втайне от всех, чемодан. Рожать решила в городе, поближе к Шуре.

Но уехать не успела. Когда в сельском роддоме к Нюре поднесли розовенького, орущего Шураню, она, обмирая в душе, попросила санитарку, отъезжавшую в Воронеж, прислать оттуда телеграмму в детский дом, как бы от Шуры: “Приезжай”. Директор детдома, властная старуха, прозванная воспитанниками “Кабанихой”, по-бабьи всхлипнула над телеграммой и вычеркнула в графе “откуда” слово Воронеж: дознаются подруги, что за телеграмма…

На станции Нюра, чтобы не разреветься, то и дело принималась ободрять директора:

- Не пропадем! Наймемся к Ермаку. Где Шура. А там… как сложится.

Ермаков все еще не приезжал. Руки Нюры, державшие сына, казалось, омертвели: вот-вот пальцы расцепятся.