Ленивый Мурад

Что не для шахов пишется закон.

Шах крикнул: «Принесите два чурека', За мудрость наградите человека.

Да проводите спать его с почётом,

Чтоб не сбежал он иль ещё чего там».

Шах плохо спал, придумал шах не сразу Второй вопрос, что он задаст Аязу:

«Мудрец, есть конь-двухлеток у меня. Что ты нам скажешь, осмотрев коня,

Какие в нём достоинства найдёшь,

Как объяснишь, чем этот конь хорош?»

И на конюшню шах пошёл со свитой, Пошёл со знатью самой именитой.

И правда, был чудесен этот конь,

В его больших глазах сверкал огонь.

Кивал он удлинённой головою.

Играл он золочёною уздою.

И принялась угодливая свита Хвалить коня: и холку и копыта, ³

И начала подобострастно знать Сокровище владыки прославлять.

Один Аяз, казалось, был спокоен:

«Хулы иль похвалы твой конь достоин,

Ты, властелин, узнаешь от меня,

Лишь к водопою поведут коня».

И повели двухлетка к водопою Украшенною розами тропою.

«Мой шах, — сказал Аяз, — я буду краток, В твоём коне я вижу недостаток:

Скакун хорош, но он не чистой крови, Смотри, задрал он ногу по-коровьи.

Прости меня за дерзостное слово,

В твоём коне мне видится корова».

Шах побледнел, подумав: «Наконец Я голову сниму с тебя, мудрец!»

Но главный конюх задрожал от страха И пал к ногам разгневанного шаха.

«Прости, великий шах, но мать коня,

Его родив, не прожила и дня.

И слабый, нездоровый жеребёнок Сто дней сосал корову, как телёнок...»

Душа владыки наполнялась ядом,

Он мудреца окинул злобным взглядом

И вымолвил: «Несите два чурека,

За мудрость наградите человека».

По сути дела — как гласил закон — Шах должен был отдать Аязу трон.

Но властелины не блюдут закона.

И как же мог отречься шах от трона?

При этой мысли шах бледнел от страха. И я, признаться, понимаю шаха.

Он только и годился во владыки:

Ни хлеб не мог он печь, ни шить чарыки.

В войсках служить?.. Но он боялся битвы. Муллою быть?.. Но он не знал молитвы.

Ни для каких он не был годен дел,

Он только править да казнить умел.

И понял шах: Аяз мудрец опасный,

С ним мудростью тягаться—труд напрасный,

Но сам Аяз стремился горячо Ответить на один вопрос ещё.

И вот, когда со свитой шах суровый Шёл пред толпой по площади дворцовой, '

Аяз, к нему пробившись, произнёс:

«Задай, владыка, мне ещё вопрос.

Вот, например, я мог бы дать ответ —

Был твой родитель шахом или нет.

Мне кажется, великий властелин,

Ты хлебопёка, а не шаха сын».

Знать задрожала, свита обомлела,

Лицо визиря, вспыхнув, побелело.

Визирь, привыкший всё рубить с плеча,

Хотел тотчас же кликнуть палача,

Но шах опять подумал: «Наконец Я ложь твою изобличу, мудрец!»

Кормилец, нянек — всех позвать велел он, Позвать свою седую мать велел он,

Чтоб уличить в обмане мудреца И вздёрнуть, как опасного лжеца.

Но здесь, чтоб всё дальнейшее понять, Отвлечься мы должны минут на пять.

* *

*

Владыка тот, что правил перед этим, — Велик аллах! — был сорок лет бездетен.

«Дай сына мне, прошу я так немного!»— Бывало, и во сне молил он бога.

Он побывал во всех святых местах,

И услыхал его мольбу аллах.

Когда наследник должен был родиться. Решил отец из дома удалиться.

Хоть падишаху не дал бог здоровья,

Но падишах своё берёг здоровье.

Сказал жене он: «Отлучусь на день я, Чтоб дома мне не лопнуть от волненья».

И удалился шах, и в ту же ночь Не сын родился, а (что хуже!) дочь.

Рыдала в горе мать и спозаранку Послала в город девушку-служанку:

«Пока не возвратился господин,

Узнай, где в эту ночь родился сын».

Был ночью сын дарован хлебопёку, Который проживал неподалёку.

Он, впрочем, был не просто хлебопёк — Был в хлебном деле он едва ль не бог.

Все лавки, где лепёшки выпекали,

В том городе ему принадлежали,

И бедняков держал он в чёрном теле, Поскольку те его лепёшки ели.

Знал хлебник — чем земля скупей рожает, Тем больше всё съестное дорожает.

Когда поля грозили урожаем,

Был хлебопёк огнём тоски сжигаем.

Молил купец аллаха каждый год:

«Пошли, творец, обильный недород!»

...Жена владыки, горестная мать,

Решила сына у купца забрать.

«Что сын тебе: он сын твой не последний, Взамен получишь город ты соседний.

В том городе большом, клянусь я небом, Впредь торговать один ты будешь хлебом.

Там недород, и ты разжиться сможешь.

Ты свой доход раз в десять приумножишь».

В ушах купца шумели деньги звонко. «Неужто целый город за ребёнка?

Там люди мрут, там за одну лепёшку Мне отдадут хоть взрослого, хоть крошку».

Купец воскликнул: «О великий боже,

Мне дорог сын, но золото дороже!»

*

Не описать, как ликовал владыка, Когда благую весть узнал владыка,

Как баев-богачей позвал владыка,

Как сто ночей и дней плясал владыка.

Мужал сынок у властелина края, Отцовские надежды умножая.

Осанкой, выражением лица Он на родного походил отца.

Он малый был и глупый и нескромный. Скорей, пожалуй, как отец приёмный.

Душой он был подлец из подлецов, Чем на обоих походил отцов.

Летели годы, мглою тайну кроя.

О происшедшем знали только трое.

Рабу, чтоб не сболтнула тайну эту, Хозяйка в тот же год сжила со свету.

Хотя была раба не из болтливых,

Но мёртвые надёжней молчаливых.

Второй хранитель тайны — хлебопёк От суеты житейской был далёк.

Он отдал сына, дочку взял чужую,

Но получил приплату неплохую.

Случился лютый недород в стране,