Ленты Мёбиуса

В понедельник проснулся с похмелья,
Денег пропитых стало мне жаль.
Эх, зачем же я пил в воскресенье,
Пропил чёрную жёнкину шаль?
Эх, зачем же я пил в воскресенье,
Пропил чёрную жёнкину шаль?

А во вторник в трамвайном вагоне
Я случайно десятку нашёл.
Пропил эти найдённые деньги
И не помню домой как пришёл.
Пропил эти найдённые деньги
И не помню домой как пришёл.

Ну а в среду идти на работу,
Надо пьянке положить конец.
В эту среду женился товарищ,
Я опять нализался подлец.
В эту среду женился товарищ,
Я опять нализался подлец.

А в четверг была память по Шуре,
Надо было её помянуть.
Продал брюки, купил самогонки,
Чтобы выпить и крепко уснуть.
Продал брюки, купил самогонки,
Чтобы выпить и крепко уснуть.

Ну а в пятницу я удивился,
Сколько выпито было вина.
В эту пятницу снова напился,
Выпил полную чарку до дна.
В эту пятницу снова напился,
Выпил полную чарку до дна.

А теперь на работу не примут,
Потому что пять дней прогулял,
Ну и что же, напьюсь и в субботу,
Остальные кальсоны продам.
Ну и что же, напьюсь и в субботу,
Остальные кальсоны продам.

…К вечеру, закрыв солнце, подобралась к деревне огромная тёмная туча. По надречью растёкся веющий холодом сумрак. Гром приглушал говор компании. Алёша, оглупевший от вина, не слышал, не слушал уже мужиков, он наблюдал за этой, нависшей над землёй, завораживающе клубящейся массой, из которой выскакивали молнии.

Мужики, как ни в чём не бывало, сидели, лежали. Но вот наконец туча напоролась своим отвисшим брюхом на копья огромных елей… Шум холодного вперемешку с градом дождя заглушил недавний свист ветра. Градины звучно ударяли в стены телятника, колотили в крытую шифером крышу, сыпались с неё крупными ледяными картечинами.

Мужики, утащив с собой бесчувственного, словного мёртвого, Алексея, спрятались в телятник. Кто-то сказал:

– Как бы в деревне стёкла не вышибло.

На улице билась о стенку, ворочала телегой, больно ржала привязанная лошадь…

Алёша с трудом отогнал воспоминания и открыл глаза.

С потолка на толстом проводе свисает лампочка-груша… которую нельзя есть. Мысли о еде противны. В голове шумит, тело, как большая болячка, – словно били! Пинали ногами в кирзовых сапогах человек десять… лежачего.

2

Алёша разлёживался до вечера, а в ушах всё не умолкала песня. Видимо, именно от этой песни, уже выученной наизусть, он сегодня и проснулся.

Наконец Алёша встал: надо идти в Погост к Александру. Обещал ему. Вчера тот довольно громко, горячо дыша в ухо, нашептал Алёше: «Приходи завтра под вечер ко мне, тайну лодки расскажу. …Не думай, моего дома не спутаешь, он крайний от старого кладбища, от пустыря, и у него спереди на фронтоне, под самым козырьком, “тарелка” – спутниковая антенна. В Погосте у меня у первого появилась».

…Алёша освежился, вылив на голову целую черпуху колодезной воды, приставил к двери дома палку, вышел на деревенский угор и…остановился на полувздохе: неожиданное воспоминание поразило его!.. Первый раз в жизни вспомнился отец. …Они стояли здесь же, перед спуском к реке. Отец большой, неестественно высокий, прямо великан. Наклоняется «горой» к Алёше: «Вот, Алёша, наше деревенское поле. Раньше здесь рожь сеяли, ржаной хлебушек, а по самому берегу сажали капусту и репу. Но это давно. Теперь луг. Примечай! Весной поле зелёное – молодая травка поднялась. Потом жёлтое – всё в мать-мачехе, в молодых одуванчиках. Я их маленькими солнышками зову. Потом колокольчики распустятся – поле голубым с синим отливом нарядится. Стоят колокольцы – нам позванивают. Редко кто слышит. Как ромашка в цвет войдёт, поле в белом платье окажется. Любимое моё время. Ну а потом уж скосят. Ромашка цветёт – косить пора».

…Теперь ромашки почернели, трава начала желтеть. Только в одном месте, сразу за телятником, выкошена небольшая проплешина, валяется на ней несколько рулонов сена.

Алёша постоял ещё несколько секунд и стал спускаться к реке, вода в которой порядком поднялась и помутнела – видимо, где-то в верховьях прошёл сильный дождь.

* * *

Александр встретил Алёшу на веранде.

– Пришёл?!

– Пришёл. Здравствуйте.