Ленты Мёбиуса

Посреди просторной повети, на широких плахах её пола, на зелёном сейгошном сене, положенная под углом к двери, красовалась лодка. С чуть приподнятыми носами, крашенная снаружи в жёлтый цвет, с гладкими бортами, напоминала она своей обтекаемой формой половинку какого-то невиданного, огромного стручка. …Внутри лодка такая же гладкая, только не крашена, уже слегка посерела. Видимо, для укрепа, вогнаны в лодку, на одинаковом расстоянии друг от друга, четыре поперечных ребра, аккуратных, довольно тонких, точно повторяющих форму лодки. У кормы нос шире, к ближнему от него ребру прилажены доска-седулька и доска-перегородка, отделяющая нос от остальной лодки. Алёша рассматривал осиновку и с удовольствием вдыхал запах свежего сена, который напоминал о сенокосе.

– А? Ну как? Чудо деревянное! Смотри, как упруги точно подогнаны! Сколько я выбегал по лесу, пока эти кривулины нашёл. Я их на шурупы из нержавейки привернул – лодка гнить не будет. …Бесёдка – это на которой сидеть, тоже на нержавейке… Недавно хлопцы мои повадились играть в лодке. Но разве можно на твёрдом – расколют. Выругал. Хоть замок вешай…

3

После захода солнца Погост не узнать. Если смотреть издали, домов не видно, их скрывает темнота, и селение горит множеством огней, словно медленно пролетающий космический корабль. Алёша, выйдя из Погоста и оглянувшись, долго стоял и любовался на эти деревенские звёзды ближнего неба. Пока наконец не услышал глухих равномерно раздающихся звуков от ударов конских копыт в землю. …Сначала показалась из темноты лошадь, а потом и телега. На телеге, пьяно болтая в полубреду-полусне, лежал Алексей.

Уставшая, набродившаяся за день лошадь, казалось, ничего не замечает вокруг, но, едва пройдя Алёшу, она остановилась и повернула голову в его сторону. Алёша вспомнил, что вчера кормил её хлебом. Постоял немного и подошёл к телеге, осторожно потряс Алексея за плечо… Тот поднялся, долго всматривался в Алёшу, придвинувшись так близко, что хотелось отступить от него, и вдруг крикнул:

– А! Тёска! Здорово! Мы же с тобой с одной деревни, – говорил он довольно связанно и чётко, что совсем не сочеталось с осоловелыми глазами и припухшим лицом. – Я бы в Погосте никогда не построился, да Оля. Оле здесь лучше. Поехали давай ко мне.

– Нет, Алексей, я просто… Я подумал, что лошадь пьяного куда-нибудь не туда увезёт.

– Лошадь?! – засмеялся Алексей. Смех его казался неприятным в темноте. – Лошадь-то как раз всегда домой привезёт. Поехали давай ко мне, с Олей познакомлю.

Алёша подумал и сел на телегу.

При въезде в Погост Алексея опять схватило. Он снова заговорил сам с собой, сдавив голову руками, начал раскачиваться из стороны в сторону и тяжело вскрикивать.

Лошадь не обращала на это никакого внимания, только поторапливалась, почуяв родной двор.

– Вы с ним посидите, пожалуйста, – попросила молоденькая девушка, представившаяся Аней, когда Алексея под руки завели в дом и уложили на диван. – Чтоб он не один. Только свет не включайте и светильника хватит, а то всю ночь не уснёт, а я пока Мету распрягу, устала она.

Ночной светильник плохо освещает комнату. От всех предметов тени. И от Алёши тень, и от Алексея, который вскочил на диване, удивлённо оглянулся вокруг, а теперь сидит и почти беззвучно раскачивается из стороны в сторону. От этого делается не по себе. За окном темнота. Кажется, выйди из дома – и на сотни километров никого. По неволе начинаешь думать, что комната затерялась в пространстве, летит одинокой капсулой, а куда?

Аня, пахнущая конским потом и подвянувшей травой, вернулась довольно скоро, но Алёша с трудом дождался её. Небольшого роста, светловолосая, худенькая, в лёгком светлом платье, она стянула с Алексея брюки, расстегнула все пуговицы рубашки и потом заботно прикрыла его одеялом. Повернувшись, внимательно поглядела на Алёшу.

– Вы, наверно, ещё не служили?

– Нет. – Алёша радовался, что теперь не один.

– А он побывал в пекле, в горячей точке. На войне. Что он там повидал, какой ужас? А рассказать не может, держит в себе боль. Я ему сестра двоюродная, а и то, иногда в бреду проговорится…

– Оля… – застонал Алексей.

Аня наклонилась к нему:

– Что? Что? Оля уехала. Это Аня, сестричка.

…Но он не замечал её, видя своё…

– А-лек-сей! А-лек-сей! – старался схватить что-то руками с растопыренными пальцами (можно было подумать, что свою тень) поймал маленькую ладонь сестры, прижал к груди и успокоился. В уголках глаз его, колючими осколками хрусталя, выдавило слёзы. – Я вчера у нас в деревне был. Там что не дом, то покосился: если не на этот угол, так на другой, не перёд просел, так зад или бочина, – словно пляшут дома, пьяные, и не первую неделю в запое…

Иногда Алексей забывался и совсем затихал. Но через несколько минут, задрожав всем телом, вскакивал на диване, звал Алёшу, хватал его за руки. Крепко сжимал их. Долго сидел ссутулившись и опустив голову. Болтал что-то бессвязное, плакал (и было непонятно, плачет он или смеётся), иногда страстно шептал, дыша жаром в самое ухо.