Леон и Луиза

Снаружи перед дверью бюро 205 стояли длинные скамьи для ожидания, вытертые до блеска штанами сотен тысяч польских евреев, немецких коммунистов и итальянских антифашистов, которые все эти годы проводили здесь многие часы, дни и недели в трепетной надежде, что наконец-то выкрикнут их имя и их впустят в бюро 205, где маленький клерк за письменным столом с недоверием оглядит их поверх своих очков, проконсультируется с красными и серыми карточками и после долгого наморщивания лба, может быть, милостиво поставит печать и – пожалуйста, пожалуйста – продлит разрешение на их пребывание ещё на одну неделю или месяц.

Колокола Нотр-Дама как раз пробили половину девятого, когда на набережную Орфевр подъехал чёрный «ситроен» с передним приводом. Пассажирская дверца распахнулась, и оттуда вышел Роже Ланжерон, префект полиции Парижа. Он обратился через мегафон поверх крыши машины к толпе собравшихся мужчин.

– Господа, я прошу вашего внимания. Спецзадание всем служащим Судебной полиции по законам военного времени. Всем подняться по лестнице Ф на второй этаж, быть в полной готовности в вестибюле перед бюро 205! Поторопитесь, если можно вас попросить, время не терпит. Немцы стоят уже перед Компьеном!

Леон поднялся рядом с молодым коллегой по лестнице Ф на второй этаж и сел в вестибюле на скамью ожидания. Дверь в бюро 205 стояла открытой. В зале, который в остальное время был знаменит своей монастырской тишиной и прямо-таки машинной точностью рабочего процесса, царила гудящая толкотня, как на блошином рынке. На высоких лестницах стояли мужчины в нарукавниках и вытягивали с верхних полок ящики картотеки, которые передавали вниз другим мужчинам в нарукавниках, а те сносили их к большому письменному столу посреди зала, за которым сидел лично префект полиции. Он проверял каждый ящик и потом отодвигал его либо к правому, либо к левому концу своего стола. То, что шло налево, подлежало немедленному уничтожению, а направо шли ящики, которые необходимо было перевезти в безопасное место.

У обоих концов стола образовались цепочки из людей, через которых картотеки транспортировались дальше. Они вели параллельно друг другу в вестибюль к лестнице Ф и вниз на первый этаж, затем через главный портал на улицу и через набережную Орфевр к берегу Сены. Подлежащие уничтожению документы несколькими шагами ниже по течению сбрасывались в воду, где они отделялись один от другого и уносились рекой, как крупная осенняя листва; материалы, предназначенные для сохранения дальше вверх по течению грузились на две специально для этого реквизированные баржи.

Леон встроился в ту цепь, которая препровождала карточки на уничтожение. Восемь часов он простоял на лестнице, передавая дальше тысячи ящиков, коробочек и регистров, в которых находились миллионократные свидетельства человеческой жизни, и эти свидетельства уплывут в мутные воды Сены, размокнут, распадутся и погрузятся на дно, где его заглотят моллюски, поедающие тину, переварят и снова выпустят в круговорот жизни.

Говорили мало, начальство поторапливало. К вечеру второго дня бюро 205 было пусто, ночью подняли из подвалов последние остатки. В половине девятого на другое утро, спустя ровно сорок восемь часов после начала акции, баржи отчалили и уплыли вверх по течению, под мост Сен-Мишель, чтобы по рекам и каналам убежать в свободную Южную Францию.

Три дня спустя, в пятницу, 14 июня – то есть в тот день, когда Луиза послала ему весть, – Леон проснулся как обычно задолго перед рассветом. Он прислушался к тиканью будильника и к ровному дыханию своей жены, и когда утренний свет на бледных полотняных шторах из светло-голубого превратился в оранжевый и розовый, он выскользнул из кровати, выкрался с охапкой своей одежды в вестибюль, но шуму всё-таки наделал, потому что из кармана его брюк со звоном вывалилась мелочь. В кухне он зажёг газ и поставил воду, а сам брился и умывался над кухонной раковиной. Когда он хотел взять с коврика за дверью Аврору, он удивился, что её там не оказалось. Такого ещё не бывало.

Взамен Леон взял газеты последних трёх дней с полки для шляп и вернулся к кухонному столу, развернул первую газету и стал читать статью об овцеводстве на Внешних Гебридах, которую накануне пропустил. Незадолго до семи часов он, как обычно, намазал маслом десять бутербродов для всей семьи. Первым появился со слипшимися после сна глазами его старший сын Мишель, который теперь был шестнадцатилетним гимназистом. Пока Леон наливал две чашки кофе, к туалету, шатаясь, прошёл второй сын Ив.

Леон поставил на плиту молоко, чтобы согреть. Когда немного спустя на кухню вышла Ивонна, держа четырёхлетнюю Мюриэль на руке, а восьмилетнего Роберта за руку, Леону стало тесновато на кухне между плитой и раковиной. Он поцеловал жену в уголок губ, а малышей в макушки и удалился со своей второй чашкой кофе к кожаному креслу у окна гостиной, откуда открывался красивый вид на улицу Эколь и дальше к Политехнической школе.