Леон набрал в грудь побольше воздуха и широким шагом ступил на борт. В ту же секунду он понял, что никогда больше не отдаст эту лодку и ни с кем не будет её делить; он не будет принимать здесь незваных гостей, и вообще ни одной душе не расскажет о существовании этой лодки. Даже свою жену Ивонну, которая решительно не захотела иметь ничего общего с его кофейно-денежными историями, он не поставит в известность, и площадкой для детских игр эта лодка тоже не станет. Она принадлежала только ему одному и больше никому. Леон был в торжественном, приподнятом настроении, когда обходил лодку от носа до кормы. Висячий замок открылся с лёгким щелчком. Дверь слегка перекосило и зажало, но после решительного рывка она легко открылась и бесшумно повернулась на хорошо смазанных петлях. Внутри уютно пахло древесной золой, паркетной мастикой дощатого пола и трубочным табаком, а ещё, может быть, кофе и красным вином. В одном углу лежал опрокинутый игрушечный паровоз, в корзинке для рукоделия лежал клубок пряжи, пронизанный двумя спицами. Паровозик он отнесёт Филиппу, пряжу для вязания – мадам Россето. Между двумя иллюминаторами висела репродукция подсолнухов ван Гога, на полке стояли две или три дюжины книг. Леон сел в потрескавшееся кожаное кресло возле угольной печки и вытянул ноги, набил себе трубку и раскурил её. Потом он закрыл глаза и стал слушать плеск воды о борт, выпуская маленькие облачка дыма.